По прошествии рассказа Фомы было видно, как опускаются плечи Оюна, как падает на грудь голова, тускнеют глаза, а щеки краснеют, наливаясь соком волчьей ягоды. Обида и стыд за вину от рук хорошо знакомых людей, – Оюн хорошо знал всех, относился к ним как к друзьям – как удар ножа в спину. Наверно, было лучше, если Фома не говорил тофалару об этом. Однако слово, что быстротечная вода, нельзя зачерпнуть одним котелком дважды. Неизвестно, какой была реакция Оюна, узнай он всю правду восемь лет назад. Но сегодня в сознании тофа не было зла и мести. Время стерло вехи обязательного наказания, оставив в сердце к обидчикам лишь жалость и презрение.
– Что будешь делать? – обратился к Оюну Фома Лукич после того, как закончил свой рассказ.
Кажется, сначала тофалар не услышал его слов, думал о своем. Потом, все же понимая, что от него хотят, скорбно посмотрел на друга. Его мудрые мысли были простыми и глубокими, как существующий огонь костра – доброго, жаркого, необходимого и в то же время без контроля неукротимого. Решение Оюна было однозначно с мнением Погорельцевых, свято веривших в справедливость времени:
– Зачем что-то делать? Плохой человек накажет себя сам.
Ни раньше ни позже – вероятно, по велению определенных сил – на староверческую заимку пришли те, о ком шел разговор. Иван Добрынин, Григорий Мальцев и Василий Тулин заходили в тайгу на соболевку под Трехглавый голец. Считая своей обязанностью проведать единоверцев, все трое остановились на ночь перед долгой дорогой.
Это случилось на третий день после того, как состоялся разговор между Фомой и Оюном. Никто из хозяев словом не обмолвился об осведомленности грязных дел гостей. Казалось, все было как всегда. Приветственные речи, баня, разговоры за чаркой хмельного вина. Где захмелевший Оюн, возможно, дал волю своему языку, проговорился:
– Был весной на Белом озере, ходил под голец Койгур. Там, на плешивой мари, в кедраче у второго ключика видел лабаз в тайге. Думаю, лабаз был сойота Оглахты…
Сказал Оюн, и тут же забыл, в хорошем настроении запел долгую, однообразную песню про синие горы, про холодные воды озера Тигир-коль, о хороших друзьях, что сидели рядом с ним у костра. Песни людей тайги просты, монотонны и однообразны: что видят, о том и поют. В них нет слога и стиля сложения. Однако глубокая мысль песни – как притаившийся таймень, готовый броситься из темной глубины на ничего не подозревающую утку. Поет Оюн, а сам думает о другом.
Кто сидел рядом, недоуменно переглянулись: зачем Оюн сказал про лабаз? Все знают сойота Оглахты. Он хитрый, предусмотрительный, коварный бай. До настоящего времени много простых охотников ходят у него в должниках, отдают последних соболей. У Оглахты три табуна лошадей, большие отары овец, на него работают батраки и пастухи. А сам Оглахты только и делает, что сидит в юрте, ест жареное мясо, пьет кумыс да спит со своими молодыми женами. Богатый бай Оглахты. На его лабазе, наверно, хранится много соболей.