Весь день жена цеплялась за него, не пуская его выйти. Ночью она просыпалась с диким криком и звала мужа:
— Не уходи!.. Мне такой ужас снится!.. Его лицо…
— Ты ж его никогда не видала, Катя…
— Твое лицо… твое, пойми! Вижу, как тонет… Его пальто, твоя голова… То всплывет, то скроется под водой… Боже мой!.. У меня сердце разорвется от тоски!
Тобольцев лег рядом, держа ее за руку, и чувствовал, как она содрогалась во сне.
— Мать-то… Родители несчастные! — говорила она на другой день. — Думали ли они, когда он уходил на прогулку?..
Вечером нянька прибежала рассказать, как хоронили одну из жертв. Ее кума жила в Девятинском переулке. И процессия шла мимо… Гроб белый… Товарищи-гимназисты, взявшись за руки, цепь образовали. Крадучись идут, закоулками… Все плачут, все мальчики… А уж мать! Так и шатается, как былинка… Вся согнулась и слез уж нет… «Каково ли!.. Один сын был… Одна надежда…»
С Катериной Федоровной опять сделалась истерика. Вне себя Тобольцев кинулся на няньку: «Я вас изобью, если вы еще раз придете расстраивать барыню!»
В полночь Тобольцев читал в постели. Вдруг жена его вбежала в одной рубашке. Она потушила свечи и, вся дрожа, кинулась к мужу.
— Идут… идут… Слышишь?
В переулке рядом шла толпа. Гул голосов, ругань, пьяная, нестройная песнь резко нарушили ночную тишину… Куда они шли?.. Никто не знал… С какою целью?.. «Сейчас конец… Сейчас!..» Страх за детей и мужа лишил ее мгновенно голоса. Она упала лицом на грудь Тобольцева, судорожно тиская его руки… Все, что он ей твердил, не доходило до ее сознания… Она успокоилась, только когда в вымершем переулке, где даже сняли пост городового, все погрузилось снова в подавленную тишину…
Но то, что ждало семью Тобольцевых, было, действительно, ужасно. Не успела кухарка проснуться в седьмом часу утра, как явился какой-то посланный с письмом из больницы. Он требовал немедленно разбудить Софью Федоровну. Белая как мел, застегивая капотик на ходу, Соня вошла в кухню. Предчувствие уже заранее подсказало ей, в чем дело. Так что, когда она прочла записку доктора из больницы, что ее немедленно ждет муж, которого вчера избили на улице, она не ахнула, не крикнула… только побледнела еще сильней и, сказав: «Сейчас поеду…», пошла к себе.
Тобольцев услыхал шаги и вышел на цыпочках из комнаты жены.
— Мужайся, Сонечка!.. Может быть, пустяки, — сказал он. Только тогда она зарыдала, и ей стало легче.
Они потихоньку оделись и вышли на улицу. Было еще темно и холодно. Соня дрожала, и ужас ее невольно заражал Тобольцева. «Я уверена, что он уже умер, — говорила она сквозь стиснутые зубы и ломала ручки. — Боже мой!.. Чего бы я ни дала, чтоб он прожил еще хоть три дня! Хоть один день!.. Как я была жестока!.. Ведь мы не помирились, я не простила его…»