Она раскрыла крышку рояля, и пальцы ее с гневной силой пробежали по клавишам.
Эхо проснулось, и дрогнула тишина. Вся ее жгучая тоска, все бешенство бессилия, вся подавленная страсть прорвалась в этих звуках… Казалось, душа рыдала, билась и просила простора…
Тобольцев вскочил, побледнев, оборвав на полслове разговор с Засецкой.
— Кто это? — Он указывал вверх, на темную пасть ложи, откуда к ним вниз лилась бурная, захватывающая волна звуков. Глаза Тобольцева расширились и мерцали. Все смолкли, растерянные, бессмысленно улыбаясь друг другу.
— Кто это? — задыхаясь, повторил Тобольцев.
— Это Катя, — тихо ответила Соня.
— Какая Катя? — нервно крикнул он.
— Сестра моя!..
Тобольцев посмотрел на Соню большими глазами. Потом кинулся наверх, уронив свой стул.
Она играла, сгорбившись над роялем, вся подавшись вперед, не поднимая головы, и ее упрямый затылок с завитками черных волос так и кидался в глаза. Вся мощь ее темперамента, угаданная Тобольцевым, выступала в этой позе ее, в удивительной силе ее рук, в неожиданном богатстве и сложности нюансов, в этой захватывающей страстности ее исполнения. Рояль плакал и пел под ее пальцами, как живое существо… И стонал, и мятежно роптал, и в бурной мелодии раскрывал все изгибы и тайны бунтующей женской души… Она упорно глядела вниз, как бы прикованная к клавиатуре. Но ее лицо было бледно, губы стиснуты, а синие глаза сверкали.
Когда она кончила, оборвав рыдающим аккордом, словно воплем о счастии, без которого она не хотела больше жить, — первое, что ей кинулось в глаза, было лицо Тобольцева.
— А!.. — глухо и протяжно вырвался у нее бессознательный возглас торжества.
— Еще!.. Еще! Ради Бога… Еще… Вы меня с ума свели!..
Она широко улыбнулась, и пальцы ее ударили с новой силой по клавишам.
Она играла в каком-то исступлении, с поразительным блеском и нервным подъемом… Иногда она поднимала голову и улыбалась, встречая побежденный взгляд Тобольцева. Эта улыбка как бы говорила ему: «Видишь? Сейчас ты мой… И будешь всегда моим, пока я играю… Как хорошо!»
Был еще один человек, для которого эта игра явилась откровением… Соня… С чуткостью женщины она уловила и эти слезы, и эти крики, и эту тоску, и небывалую красоту в игре сестры… Поднявшись с другими наверх, она увидала лицо Тобольцева, мимику Катерины Федоровны… Вся выпрямившись, она поймала ее торжествующую улыбку. И когда мятежная, бурная радость огласила страстными аккордами полутемный зал, Соня поняла все… Катя возьмет свое… Катя победит!.. С нею нельзя тягаться… Ах! Она это всегда предчувствовала, маленькая, легкомысленная «стрекоза»! Она всегда знала, что погибнет, раздавленная беспощадной жизнью…