…Толпа вздрогнула, когда на хоздворе надрывно взвыла «Хускварна». В наступившей вслед за тем неестественной тишине протяжно скрипнула входная дверь, и из зияющей черноты дверного проема бледной тенью выскользнула и обессилено приткнулась к стене секретарша. Вчуже Лапоньку было даже жаль — притихшую, заплаканную, с тяжким грузом ставших узнаваемыми двадцати девяти её незамужних лет.
— Что? Что случилось?! — обеспокоено схватила Лапоньку за худенькие плечи Зиночка.
Случилось нечто страшное, чего ни предвидеть, ни предугадать не смог бы никто на всём белом свете. Элиза Радивиловна, поначалу благосклонно разглядывавшая подарки, наткнулась в недобрый час на Федино художественное полотно. Едва взглянув на него, громко вскрикнула, оттолкнула далеко прочь и оскорбленно заперлась в своём кабинете, ни мало не реагируя на жалобные мольбы секретарши.
— Личные дела наши перед собой разложила сейчас на разные стопки по всему столу, — испуганно рассказывала Лапонька шепотом, — и всё читает их, читает без конца!
Если бы оконные стёкла можно было выдавливать взглядом, то окно отдела живописи на втором этаже разлетелось бы в следующую минуту на пятьдесят девять осколков, ровно по числу пронзительных взглядов, устремлённых на него снизу. Недоумевающая и близкая к отчаянию толпа жаждала ответа на один–единственный вопрос, и больше всех над ним билась Нина Нетреба:
— Да что ж он там такое изобразил на этом своём «нетленном» полотне?!
Нетреба нервничала: на свою беду, крамольную Федину картину из рук в руки передала управляющей именно она. Но ни утешить Нину, ни разрешить её недоумения не успел даже и сам перепуганный до полусмерти Федя. С Мухавца от Глеба, не оставляя камня на камне от всеобщей надежды на ещё возможный благополучный исход, пришла вдруг дурная весть. «Шашлыки обманом съедены бомжами, — неровным почерком писал он на залитом слезами клочке бумаги, — а шутихи и петарды для фейерверка смыло речной волной, нагло поднятой прогулочным катером соседского бизнесмена Миколы Лысого». Величальная композиция Глеба по частям разваливалась прямо на глазах.
…Зиночка спиной медленно осунулась вниз по шершавой конторской стене и, цепенея, уселась на корточки, хоть это и было крайне неудобно в ее короткой узкой юбке. Оставленный без присмотра монофоничный конторский хор беспомощно запутался в праздничном репертуаре и вместо академических песнопений затянул сгоряча бесхитростный полесский[2][.] мотив. Но в отрадное для слуха звучание чистых голосов, словно лишь того и дожидаясь, бесцеремонно вторгся воющий скрежет бензопилы.