Немец окончательно сбит с толку. Мы с большой скоростью несемся к земле. «Фоккер» впереди меня и идет с сильным правым скольжением. Я вижу физиономию фашиста, уставившегося на меня. Он в явной панике.
«Можешь читать по себе панихиду, гад», — думаю я и, переводя мотор на малые обороты, отстаю от «фоккера». Убегая от меня, немец был уверен, что я вот-вот открою ему огонь в спину, и не заметил, что земля совсем близко. Уже в ста пятидесяти метрах от земли он пытался быстро перевести самолет в набор высоты, но забыл убрать педаль правой ногой. Самолет резко клюет носом, переваливается через крыло, и... Удар о землю, взрыв, огонь, пыль! Фашист перестал существовать!
Я иду без газа, плавно вывожу самолет, прохожу над самым лесом и только тогда даю газ. Мне совсем не улыбается участь фрица.
И вот я уже на своем аэродроме и стою перед командиром дивизии, который с улыбкой говорит:
— Подтверждаю, что вы вогнали фашиста живьем в землю. Объявляю благодарность!
Я отвечаю по уставу, а сам думаю: «Эх, знали бы вы, товарищ полковник, как я проворонил двух «фоккеров», как хвалился заранее».
Но я, конечно, об этом не говорю и спешу к Виктору, который уже давно дома. Встречает он меня с опущенной головой, а лицо у него так и пылает.
— Почему полез в облака? — набрасываюсь я на него. — Какого черта искал там?
Начинаю объяснять, что быть подо мной ему было бы лучше, что мы были бы вместе, а если я разрешил ему одному бить фрица под Варшавой, то только потому, что я смотрел за ним и был готов в любую минуту прийти на помощь.
— Гонялся за тобой «фоккер» в облаках, а ты от него уходил?
— Да, — кивает Витя. — Извини, я...
— Ладно, — обрываю я его грубовато, чтобы скрыть жалость, и уже спокойнее спрашиваю: — Что нового?
— «Батя» меня отругал, — сообщает еще тише Бродинский. — Бросил, мол, в бою командира.
— Ну, об этом хватит. Скажи, не будешь больше драпать?
— Нет! — горячо восклицает Витя. — Нет, Владимир, нет!
— Верю, знаю, — останавливаю я его и направляюсь к командиру полка, но меня останавливает механик Руднев:
— Сколько звездочек рисовать на вашем самолете? Командир дивизии говорит две, а Бродинский — одну.
— Две, как сказал комдив, — улыбнулся я и посмотрел на Виктора. — А вот ему — только одну!
Бродинский понял, о чем речь.
Доложив командиру полка о результатах полета, я собирался уже уйти, но он задержал меня:
— Комдив доволен тобой, а вот ведомого надо наказать.
— Не надо, товарищ майор, — попросил я. — Он и так все понял. Здесь была не трусость, а...
Я запнулся, подыскивая точное слово, но комполка кивнул: