– Все верно, юный сир: Пивной Бочонок! – закивал Баррелий ван Бьер. – Я гляжу, гранд-канцлер, вашему сыну тоже доводилось обо мне слышать. Хотя, говоря начистоту, вряд ли эти досужие выдумки бардов идут детям впрок и чему-то их учат.
Конечно, это из-за моей невоздержанности на язык кригариец догадался о том, что я – отпрыск гранд-канцлера, а не его паж или писарь, которые не дерзнули бы подать голос без разрешения. Но в тот момент я был настолько поражен, что Пивной Бочонок знает о том, что я – Шон Гилберт-младший, – что у меня закружилась голова, и я едва не вывалился из седла. Но все-таки, к чести своей, не вывалился и не заставил отца лишний раз за меня краснеть.
– Мой сын Шон и правда знает о кригарийцах гораздо больше меня, – признался отец. – Собирает гуляющие по Дорхейвену всякие байки и легенды. Но, что еще хуже – начинает потом безоговорочно верить во все эти россказни… Впрочем, я приехал сюда, чтобы поговорить не о них, а о слухах, дошедших до меня этим утром. И они напрямую касаются тебя, кригариец. Это правда, что совсем недавно здесь произошла резня, в которой ты принимал участие?
– Истинная правда, сир! – не стал отрицать Баррелий. – И я только что намеревался известить вас об этом, если бы вы не спросили меня первым. Однако, уверяю вас: ни один добропорядочный человек в этой резне не пострадал. Да и недобропорядочные не пострадали бы, если бы мне удалось убедить их, что я – не продавец оружия, за которого они меня ошибочно приняли, а обычный небогатый путник. Во всем виновата моя проклятая тележка! Из-за нее меня часто путают с торговцем и пытаются ограбить! А когда я пытаюсь грабителей в этом разубедить, мне никто никогда не верит. Прямо напасть какая-то, честное слово, сир!
– И куда же подевались те, кто пытался ограбить тебя сегодня? – Отец демонстративно огляделся, но по-прежнему не увидел поблизости ни разбойничьих трупов, ни следов крови.
– Я упокоил их вон в той ложбинке, – простодушно ответил Бочонок. – Извольте, сир, покажу…
Ложбинка, о которой говорил монах, находилась совсем неподалеку. Я ожидал узреть в ней настоящее поле отгремевшей брани с разбросанными повсюду телами, но ничего подобного там уже не было. Оказалось, что ван Бьер – а кто бы еще кроме него? – успел здесь прибраться: стаскал все трупы в одно место и разложил их рядком на дне ложбинки. Зачем он так поступил, было ведомо лишь ему самому. Но этот Баррелий был явно человеком со странностями, а такие люди вправе совершать странные поступки.
Лица трупов были накрыты снятой с них же, окровавленной верхней одеждой, которую полковник Дункель приказал гвардейцам сорвать – для опознания жертв кригарийца. После чего выяснилось, что опознать всех мертвецов не получится. Головы двух из них были разрублены надвое и представляли собой кровавое месиво из обрывков кожи, ошметков мозга и осколков костей. Еще двух разбойников монах обезглавил, а после боя заботливо воссоединил тела с их головами, пристроив те им на грудь. Лица этих бедолаг почернели, перекосились и были вымазаны запекшейся кровью, так что разглядеть, кто из них кто, тоже являлось сложновато.