– Объяснитесь.
– Извольте, сударь, сейчас я расскажу вам удивительную историю, героем которой вы были сами. Хотите еще вина, граф? Графиня? Нет? А я, пожалуй, выпью еще, – Тривьер налил вино и, повернувшись к нам, продолжил свою речь, – В ту ночь, ночь Святого Варфоломея, когда потоки крови убитых гугенотов покрывали улицы Парижа и его предместий, в ту ночь вы ворвались в дом своего кузена – Антуана де Клермона, маркиза де Ренеля… Помните, черт вас возьми?!
– Да, сударь. Помню.
– Тогда вы не можете не помнить то, как убили его, даже не позволив встать с постели, а следом и всех, кто был в его доме… Опьяненный кровью, вы зверствовали, не заботясь о том, что страдают невинные жертвы вашего безумия!
– Причем здесь вы?
– ПРИЧЕМ? – взревел Тривьер, – И в самом деле, сударь, причем здесь я? Да притом, что вы в ту ночь убили мою сестру и её мужа, которые гостили в тот час в доме вашего кузена. Не находите, прелестный должок, не правда ли? – он засмеялся хрипло, через боль. Я понимала, что должен сейчас чувствовать человек, потерявший любимую сестру. Перед ним, в его руках – враг, смерти которому он желал много дней и ночей, проигрывая для себя эту встречу.
Граф де Бюсси предстал предо мной в новом образе. Образе – убийцы, с безумным взглядом, который не видит перед собой людей, лишь тени, и их надо отчего-то уничтожить, все, до единой. Тени, а за ними стоят судьбы и жизни людей. Тех, что мечтали, любили, растили детей, желали жить. Он был палачом, а сейчас сам оказался в роли жертвы. Я робко посмотрела на любимое лицо, боясь увидеть вместо него чудовище. Но увидела человека, который глубоко сожалеет о случившемся. Бюсси осунулся, его плечи опустились, согнутые невидимой ношей, будто только сейчас он понял о той боли, что когда-то причинил незнакомым и невинным людям. Словно только сейчас увидел весь ужас той ночи и людей, павших от его руки. Бюсси был их палачом, но имел ли на это право?
– Что вы хотите, господин де Тривьер?
Антуан перестал смеяться и посмотрел в глаза Луи:
– Подпишите бумагу о передаче маркизата Ренель моей племяннице.
– Хорошо. Я подпишу. И это все?
– Нет, не так скоро…
– Хотите удовлетворения?
– Я похож на ненормального? Обижаете, сударь. Драться с вами? С первой шпагой Франции? Я не настолько безрассуден. Я жить хочу, граф, в полном достатке, довольно долго и предельно счастливо.
– Тогда…
– Узнаете. Подпишите бумагу, – протянул де Тривьер фолиант. Перо и чернила стояли на его столе.
Луи, даже не взглянув на содержание бумаги, резко подошел к столу и, обмакнув перо, размашисто поставил роспись под этим документом.