Построил он на своем веку немало -- и дома, и за рубежом, хотя в Африке, конечно, больше. И дело свое, наверное, знал, если не раз давали ему на оценку, на сравнительный анализ проекты всемирно известных фирм, желающих получить подряд на строительство в развивающихся странах. Да, не раз международные организации привлекали Атаулина в качестве эксперта. А по истечении срока работы в Африке ему официально предложили должность эксперта. Но Мансур Алиевич не согласился -- это означало, что еще годы и годы мотаться по свету,-- контракт предлагался на десять лет. А ему хотелось домой. Почему-то часто вспоминалось письмо матери, где она писала: "Много важных дел на земле, сынок, но главное, мне кажется,-- сгодиться земле родной, на ней оставить след. Школа наша, в которой ты учился и где я проработала сорок пять лет, валится. Вот вернулся бы, пожил дома, перевел дух. А заодно и школу новую построил. При твоем опыте, наверное, это нетрудно. Небось не откажут, если хлопотать за школу станешь, ведь вон у тебя сколько наград".
Это письмо старой матери что-то задело в душе Атаулина, что-то разладило в его четко отлаженном механизме жизни, где впереди и позади были только стройки, стройки, работа, работа. Вспомнив о письме, о школе, в которой учился, Мансур Алиевич отложил газету и задумался об Аксае, о своей малой родине. Атаулин не был человеком сентиментальным и редко возвращался мыслями к тому периоду жизни, о котором большинство любит погрустить, повздыхать, как о времени невозвратном. Ведь в той прекрасной юности у каждого навсегда остается своя река,свой лес, свой аул, друзья, любимая. Большинство вспоминают об этом часто, даже если и отчий дом где-то рядом, в двух-трех часах езды поездом. А Атаулин вспоминал редко даже там, за рубежом, где ничто, ни один кустик, ни даже цвет земли и неба не напоминали об отчем крае...
...Мальчиком, в голодные послевоенные годы, он смотрел однажды трофейный, скорей всего, наверное, голливудский фильм о каком-то знаменитом архитекторе. Может, фильм был талантлив, а может, в бедном, вросшем по окна в землю поселке, где и кино-то показывали в колхозной конюшне, все творения архитектора казались ему гениальными, фантастическими. Тогда он не мог ни знать, ни даже представить, что существуют павильонные съемки и целые города можно выстроить из папье-маше. Ему казалось, и нарисовать такое трудно, не говоря уже о том, чтобы построить. Вот тогда он и вбил себе в голову, что непременно будет архитектором. Тогда он не отделял одно от другого: проектировать для него означало строить. Мечта его могла показаться дерзкой, потому что из их маленького поселка в те послевоенные годы все ребята шли только по двум давно проторенным путям: в Гурьевскую мореходку и Алгинское ремесленное училище, где готовили слесарей-аппаратчиков для местного химического комбината. Два эти пути считались самыми верными, потому что и в ремеслухе, и в мореходке кормили, одевали и давали специальность. В Аксае даже объявления о приеме вывешивать перестали, потому что после окончания семилетки ребята дружно шли на станцию и на крышах вагонов добирались до Гурьева и Алги. И так из года в год каждую осень, почти до шестидесятых годов, когда жизнь стала потихоньку налаживаться и у них. Никто из тех ребят, ушедших в "море" или на "химию", больше не возвращались в родной Аксай. Странная судьба --? сухопутный Аксай дал несметное количество моряков и, наверное, посейчас на всех морях и океанах плавает немало его земляков: штурманами, механиками, матросами. Ну, конечно, не на таких роскошных теплоходах, как "Лев Толстой", а на рабочих судах: сухогрузах, танкерах и рыбацких сейнерах. А он вдруг задумал стать архитектором! Правда, мечтой своей Мансур не делился ни с кем, даже с домашними -- был уверен: не поймут, засмеют -- архитектор! Живя в землянках, нелегко воспарить в мечтах. Наверное, та ранняя тайна, зревшая в нем, и наложила отпечаток на его характер: скрытный, не особенно общительный, самостоятельный -- ни к кому в душу не лез и к себе особенно не подпускал. Но был в его жизни момент, когда он отступился от своего правила, и это едва не обернулось бедой. Об этом этапе жизни Атаулин не любил вспоминать, и, может быть, это было главной причиной, что он никогда не наведывался в Аксай. Мать, как никто другой, знавшая, как переживал все случившееся сын, никогда не настаивала, чтобы он приезжал в отпуск домой. Вот только теперь, в последние годы, когда прошло столько лет и сама крепко сдала, нет-нет да и просила приехать.