Но там, на Западе, романтические путешествия и приключения были несколько иными, чем у нас, в СССР. У нас было место главным образом коллективному подвигу, а там человек утверждался в себе, побеждал и доказывал свою правоту чаще всего один на один на один со стихией. И это особенно привлекало меня. О так называемых экстремальных ситуациях, в которые может попасть человек, у нас стали громко говорить сравнительно недавно, когда подобные экстремальные ситуации стали специально создавать как шоу, развлечение и испытывать здесь кого-то чаще всего за деньги… А там, в те не очень уж далеки от нас времена те же Бомбар, Хайердал, Кусто совершали свои подвиги, подвергали себя риску вовсе не в рамках какого-то шоу — они были замечательными исследователями, их риск был оправдан, целесообразен. Вот почему всех этих удивительных людей помним мы до сих пор. И им хотелось подражать.
Найти цель путешествия и мне было не очень трудно, но в то время не могло быть и речи, например, о кругосветном путешествии какого-то там одиночки, никто не позволил бы тебе отправиться путешествовать пешком или на том же велосипеде даже по самым ближним странам. Да и в своей собственной стране любое свое географическое перемещение ты мог планировать не далее как на два-три месяца — тогда действовал закон о тунеядстве, по которому человек, оставивший свою работу (на заводе, в учреждении), мог находиться в т. н. свободном плавании не более шестидесяти дней, а дальше он, как потенциальный тунеядец, уклоняющийся от общественно-полезного труда, получал предупреждение, а еще через тридцать дней, если за это время не успевал трудоустроиться, предавался суду и по решению суда года на два этапировался в Магадан… Ленинградским тунеядцам тут везло больше: в Магадан этапировались только москвичи, пожелавшие заняться бродяжничество, а жители северной столицы отправлялись в архангельскую область, как раз в те места, которые я тогда и намечал для своих путешествий. Словом, личная инициатива ни в каких романтических делах выскочек-одиночек у нас в то время не поощрялась — хочешь путешествовать, отправляйся путешествовать с геологами, с топографами, а в одиночку, да еще на длительный строк — ни-ни!
Вот во время такого социального прессинга и обнаружил я в себе неудержимую страсть к поиску неизведанного, страсть с путешествиям и, разумеется, не желая принудительно переселяться в Магадан, принялся искать то или иное прикрытие для своих рискованных планов…
Наверное, кто-то из моих читателей помнит повесть К.Г. Паустовского «Кара-Бугаз». Это увлекательный рассказ о путешествии автора к берегам Каспия, о зловещем заливе Каспийского моря, который, как пасть дракона, втягивает в себя морскую воду, чтобы здесь она испарялась под жгучим солнцем и оставляла после себя все новые и новые массы морской соли. Задумав рассказать нам о Кара-Бугазе, будущий классик нашей литературы, несравненный певец родной природы, писатель-лирик, принялся искать хоть какие-нибудь средства, необходимые для путешествия и, конечно, прежде всего постучался в дверь руководителя одного крупного уже в то время московского издательства и, как мог, подробно поведал ему о целях своего путешествия. Но руководитель издательства из всего того, о чем рассказал ему будущий К.Г. Паустовский, обратил внимание только на одну известную, видимо, ему и до этого деталь — на морскую соль, на так называемую глауберову соль, известную медицине и продающуюся в аптеках в качества слабительного, помогающего при хронических запорах. И опустив все, о чем еще говорил будущий автор «Кара-Бугаза»: и удивительную географию восточного Каспия, и неисчерпаемые запасы очень ценного сырья для будущей химической промышленности, — руководитель издательства грозно надвинулся на просителя и произнес примерно следующее: «Не выйдет! И как вы могли выпрашивать государственные деньги для описания слабительной соли!». Словом денег на «Кара-Бугаз» издатель так и не дал.