Молчат долго. Даже испытывают неловкость от своего молчания. Лешка — Замполит обстановку разряжает.
— Умели же раньше воинский устав излагать душевно и понятно!
— Это не про тебя, это для высшего командного.
— Тогда уж самого высшего, выше некуда. Так пойдем купаться или нет?
— Кости куда?
— Свои?
— Бараньи!
— Порубить и в чугунок. Седой в печи распарит — Миша съест. Скушаешь, Михайлыч?
— А то ж! — довольно говорит Миша — Беспредел, в чьем брюхе (как говорят) и долото сгниет.
— Не Миш, пора вкорне твою амуницию пересмотреть — так ты никогда не накушаешься!
— Как это?
— Для начала попробуй есть диетической ложкой! — поучает Сашка — Снайпер Мишу — Беспредела жевательно–глотательному терпению.
— Это с дыркой что ли?
— Нет, есть такие средние между чайной и столовой — ей и вооружись.
— Сурово! — эхом отзывается Замполит.
— Михайлыч, ты чего?
Смотрят как Миша, улыбаясь загадочно, ненатужено, держа стол на вытянутой руке, передает в другую и отводит в сторону, потом обратно и опять в сторону от себя. Зрелище, даже если исключить стол, отдает сюрреализмом, словно какой–то ненормальный по мощи балерун у воображаемого станка «батмантанзючит».
— Брось — уронишь! — выговаривает Петька — Казак.
— Что бы Миша закуску уронил? — скептически кривит бровь Сашка, и хочет добавить про цирк, — что, случись что, прокормится подразделение с Мишиных гастролей, но не говорит — Миша все шутки воспринимает нормально, только на «цирк» болезненно — не иначе было что–то в семейной биографии стыдное, той самой «фамилии», которой гордился.
— Идем купаться или нет? Замучили!
— Извилина, пойдешь? Поплавай, ноге полезно!
— Позже. Кому–то надо остаться — гостей встретить. Нехорошо получится…
— Ладно, мы быстренько.
Миша не уходит, топчется, мнется, но потом все–таки спрашивает про тех, что едва ли не каждый год «меняются» без смены собственного обычая.
— А что в начале было?
— О чем ты?
— Что прилипло? К ним палаческое, поскольку они палачи? Или они палачи, поскольку к ним палаческое?
Извилина не отвечает. Вопрос раздела софистских. Что было раньше — курица или яйцо?
Магеллан не разбирал можно ли так поставить яйцо, чтобы не опрокидывалось, он его разбивал, к возмущению самоназначенных адвокатов, нарушая предлагаемые условия задачи, Александр Македонский рубил тот узел, который не мог развязать, к восторгу озабоченных этой задачей и возмущению тех, кто ставил условия, кто этот узел завязывал. Всякая задача — война, и всякая война — задача, вызов, и решать ее следует не по правилам, которые предлагаются противной стороной.