Маленькая Ха уже, наверно, спит. Комары кусают ее. Сандальки стоят у кровати с носками, повернутыми наружу, чтобы сразу в темноте надеть и бежать.
«…При ночной тревоге каждый ребенок хватает меньшего по возрасту и бежит в убежище».
А кого схватить мне? Побегу с пустыми руками спасать себя. Убежище во дворе, налево. Бетонированное, глубокое, сухое и с вентиляцией — для нас, иностранцев. Это не те узкие ямы в детском саду, полные дождевой воды и пиявок.
Вслушиваюсь. Сирена? Нет, прошел грузовик. Именно в эту секунду созревает, рождается, вспыхивает, расцветает, озаряет, обжигает мысль: «А что, если действительно взять маленькую Ха и увезти ее подальше от бомб?!» В это время летчик заводит моторы своего бомбовоза. Он безумен. Но безумна и я. Надо спешить.
Поздно. В звездное небо хоботом разъяренного допотопного зверя ревет сирена. Самолеты будут через несколько секунд. Хватаю фонарик, высовываю ноги из-под сетки, и они сами попадают в туфли. Реактивный вой пронизывает меня до живота. Наверное, там и живет страх. Соскакиваю по лестнице вниз, успеваю отметить, что разрывы доносятся с той стороны, где детский сад.
Румынский журналист остается у входа с поднятой к небу головой. Он жалеет, что самолеты пролетели мимо. Пропал репортаж: «Во время ночной тревоги…»
Успела ли Ха схватить меньшего по возрасту ребенка и всунуться в мокрый окоп? Да, покоя мне уже нет и не будет. Бомбы сброшены. Они замедленного действия. Они будут взрываться во мне весь год за тысячи километров отсюда.
Забываю, что у меня нет сказочного дома, утопающего в розах. Забываю, что такое родина для ребенка.
* * *
Я хотела сохранить ей детскую улыбку, а заставила плакать.
Храню про себя одно открытие, которое нельзя доказать, да оно и не нужно другим людям.
Разные точки земного шара пробуждали и заставляли звучать во мне разные струны.
Впервые я это поняла на финской земле, в Териоках. Море замерзло. Мороз подстерег его уснувшим, усталым после бури, едва волнистым. От горизонта и до горизонта простиралось волнисто-белое поле, намекающее на глобальную кривизну планеты. Со стороны полюса доносилось дыхание космоса. Вдруг по моей душе пронеслось мгновенное религиозное содрогание. Зазвучала запретная мистическая струна. Она и сейчас потихоньку звенит, как и тогда в стеклянном морозном воздухе, над застывшим северным морем.
Старый Город в Варшаве разбудил во мне струну приключенческой жажды нового.
В зеленой ладони острова Куба меня пронизало некое земное излучение, которое раскрепостило меня и напоило ненасытным, неутомимым жизнелюбием.