У многих могил я стояла с опущенной головой, но не слышала такого близкого дуновения смерти.
В кучу ржавого пепла воткнуто обгоревшее крыло самолета. Как сломанное весло на могиле моряка. На крыле выбита надпись:
«Могила американского летчика,
сбитого ополчением деревни Тху-фаунг
20.7.1966».
Предполагается, что это сорокатрехлетний полковник Нильсон, ас американского воздушного флота. Одиннадцать раз проникал он в небо Северного Вьетнама и бомбил густонаселенные деревни. Что заставляло его виться над бедными деревушками в джунглях?
Летя на какое-то задание, он высмотрел своим ястребиным взглядом спрятанную в тени, полуразбитую на плохих дорогах машину. Верный правилу «обстреливай все, что движется», он отклонился от курса, пикировал, уничтожил машину с шофером вместе, но, к изумлению своему, увидел, что из полудиких кустарников и болот в его Ф-105 стреляют из ружей. Какая дерзость!
Это было в пятнадцать часов, в разгар жары. Иностранные специалисты говорят о какой-то болезни тропиконтос — род умопомрачения, которое охватывает непривыкших к тропическому климату. Симптомы ее таковы: человек раздражается, начинает скандалить по мелочам, затем лезет в драку, а затем доходит невесть до чего.
Вся американская кампания во Вьетнаме — это тропиконтос в последней стадии.
Так вот, американский летчик — предполагается, это полковник Нильсон, — обнаружив, что в его Ф-105 смеют стрелять из ружей, пикировал снова, на этот раз очень низко. Может быть, ему хотелось разглядеть лица «нахалов»?
Ополченцы с командиром во главе, низкорослым, всегда смеющимся Кинем, мне рассказывают:
— Мы залегли с пятью старыми винтовками и прицелились в голову самолета. Он едва не сорвал нам шляпы.
Представляю себе островерхие широкие шляпы из соломы в вихре воздушного потока.
Самолет упал в ту самую яму, которую он сделал перед этим, уничтожая машину.
Здесь в могиле прах летчика, смешавшийся с прахом самолета.
Воды, подожженные закатом, медленно гаснут. Лишь две-три головешки тлеют посередине болота. Моя тень, удлиняясь, падает на могилу. Нес земле смерть и умер сам.
— И я, чужестранец, пришла издалека, как и ты.
— Зачем?
— Чтобы задать один вопрос.
— Кому?
— Хотя бы твоей могиле. Теперь я не чувствую к тебе зла. С мертвым, я как бы примирилась с тобой. Скажи же, почему мы позволяем, чтобы жизнь нас разъединяла, а мирила лишь смерть?
Поднимаю взгляд. Последний уголек заката утонул в потемневшем болоте. Небо сделалось серым. Замечаю вокруг могилы небольшую апельсиновую рощицу.
— Кто ее посадил?
— Представь себе, что те самые дети, которые должны были погибнуть от твоих бомб. Апельсиновые деревца в своем росте теперь догнали детей. Зеленая роща вокруг могилы сеятеля огня и смерти. Если у тебя остался ребенок, мертвый американец, он, наверно, ростом вон с то самое высокое деревцо, ведь американцы более рослы. Вот он стоит, окруженный своими более низкими вьетнамскими сверстниками.