— Прилягу отдохнуть, — ответила леди Изабель. — У меня еще не хватает сил пробыть на ногах целый день.
— Вы должны позволить мне сопровождать Вас, если надумаете прогуляться, — заметил он. — Я рад, что оказался здесь, поскольку полагаю, что Вам не подобает выходить в сопровождении одного лишь слуги. Когда приедет мистер Карлайл, он будет благодарен мне за мои старания.
Ей просто нечего было на это возразить. Он, конечно же, говорил это с искренним желанием помочь ей, просто и естественно, как мог бы сказать то же самое любой знакомый. Леди Изабель умела прекрасно владеть собой; если прежние чувства не окончательно умерли в ней, она должна подавить их: даже мысль об этом заставила ее покраснеть от стыда. Итак, она встретится с капитаном Ливайсоном и вынесет его общество так же, как общество какого-либо незнакомца, совершенно безразличного ей.
Увы, она избрала совершенно неправильный образ действий. Через несколько дней состояние леди Изабель чудесным образом изменилось к лучшему. Вскоре она уже была в состоянии совершать утренние прогулки на песчаный морской берег, где сидела, наслаждаясь морским воздухом и любуясь волнами, то наступавшими на сушу во время прилива, то вновь отступавшими с отливом. Она не завела новых знакомств и виделась только с капитаном Ливайсоном. Он часто присоединялся к ней на берегу, иногда приводил ее к морю и почти всегда сопровождал на обратном пути. Ей не нравилось, когда он брал ее под руку: совесть шептала ей, что лучше было бы не позволять этого. Однажды она решилась сказать шутливым тоном, ибо не могла сделать этого каким-либо иным образом, что теперь, окрепнув, она более не нуждается в его сопровождении, поскольку теперь может ходить, не опираясь на чью-либо руку. Он был просто ошеломлен и хотел знать, отчего он более не может делать этого: ведь с ней по-прежнему не было ее мужа, рука которого служила бы ей опорой во время прогулок. Ей нечего было ответить на это, и, за неимением достаточных оснований для отказа, она, как обычно, позволила ему взять себя под руку. По вечерам он неизменно сопровождал ее на пирс, где они сидели в сторонке, не смешиваясь с шумной толпой, и разговаривал с ней, стараясь быть как можно обаятельнее — а ведь обаяние такого человека, как Фрэнсис Ливайсон, так опасно для женского слуха в чудесном вечернем полумраке.
Проводив ее, он прощался с ней возле двери ее дома; по вечерам она никогда не приглашала его войти, и он не входил без приглашения, как иногда делал это по утрам. Ну что она могла поделать с этим? Читатель может сказать, что ей следовало бы оставаться дома, избегая его общества. Но пребывание в четырех стенах отнюдь не способствовало бы укреплению ее здоровья, а ведь именно для этого она приехала в Булон и хотела окрепнуть как можно скорее, поскольку искренне желала вернуться домой, к мужу и детям.