Но чаще всего меня мучали два вопроса. Первый — что предпримет эта парочка моральных отщепенцев, узнав, что я прибегла к помощи закона и рассказала о случившемся. А второй вопрос не имел четких очертаний, но имя его было — Гаспар. Каждый день я понимала, что если он — убийца, то самое верное — сообщить об этом тем, кто ищет его. И каждый день, глядя на то, как высокая фигура плавно передвигается по кухне, гостиной, наводя порядок и создавая давным - давно забытое ощущение уюта и заботы, я теряла прежнюю уверенность. Было сложно поверить в то, что человек, внимательно осматривающий моё лицо, чтобы убедиться в том, что все заживает без осложнений, этот человек вспарывает чью - то плоть, отнимая жизнь.
И это было самым ужасным. Гораздо хуже, чем даже осознание того факта, что меня хотели убить близкие люди. Подозревать человека, который почему - то продолжал проявлять заботу и вел себя так, словно всё в моей жизни имеет значение — выглядело так, словно я шла по острому лезвию, лежащему над бездонной пропастью. Один неверный шаг равен большой непоправимой ошибке.
Но рассказать об этом Саулу я не могла. Интуиция, к которой он советовал прислушиваться, требовала молчать. Молчать и ждать.
Сомнения — это острые зубья, поворачивающиеся бесчисленными оборотами колеса. Они разрывают живую плоть доверия, оставляя сперва ссадины. Затем борозды в пульсирующей ткани. Потом — раны, зияющие мертвыми краями отдаления. И уже гораздо позже остаются язвы, язвы разочарования, обезображенные тонким налетом опустошения. Сомнения приближают истину, но они — клинки с двоякоострым лезвием. Если они уже впились в тебя, заставляя подозревать, то вынуть их уже так просто не получится. Ты получаешь правду, и взамен теряешь частицу себя.
Это были очень безрадостные мысли, и мне было сложно признавать их правоту.
Песок медленно капает вниз тонкой струей. Сколько его остается в верхней половине часов, столько же накапливается в нижней части. Но это обманчивая видимость, внизу его всегда будет больше. Нарушая все законы физики и логики, одна песчинка, упавшая вниз, утягивает за собой мириады своих сестер. И её безмолвный полет — это начало падения всей массы песка.
Можно ли остановить её, заставив замереть где-то посередине и не нарушать того хрупкого равновесия, где все уже начало разрушаться, но ещё не пришло полностью в движение, стремящееся к катастрофе?
Я смотрю на изысканное темное дерево, в которое заключена стеклянная часть песочных часов. Такие миниатюрные, покоящиеся в руках Гаспара, чья светлая кожа контрастирует с теплыми древесными тонами. Мне легко представить неторопливые шаги между полок, ряды которых заполняют пространство магазина, погруженное в полумрак и тишину. Здесь застыло время, оно прилегло отдохнуть на старинных шкатулках, остановилось в отблесках резных камей, опустилось на таинственные полуулыбки портретов. Ему некуда спешить.