Цветов не стал ловить Стеффенса, надеясь встретить того уже в поезде, так оно и получилось. К счастью, Стефу удалось подрядить носильщика, обладающего завидным ростом, и тот сумел подать саквояж американца в окно, когда паровоз, готовясь к отходу, уже грозно шикнул и выстлал перрон облаком пара. Тревога была напрасной. До отхода поезда оставалась такая бездна времени, что Стеффенс успел еще высунуться из окна, в которое он только что принял саквояж, и помахать девушке с красной лентой в волосах, оказавшейся, как потом выяснилось, подружкой молодого русского. Итак, если гора не идет к Магомету, то Магомет, определенно, должен подойти к горе: Стеффенс был в поезде, идущем в Россию, и пути возвращения в Париж были для него отодвинуты на добрых три недели, предусмотренных железным планом Буллита.
— Рад встрече с вами, мистер Флауэр! — произнес Стеффенс, появляясь в купе Сергея. Ну, о таком молодой русский не мог и мечтать: собственной персоной явился к Цветову. — Рад встрече, мистер Флауэр! — подтвердил американец. — Не удивляйтесь, что я знаю ваше английское имя — мне сообщили его ваши коллеги с авеню д'Обсерватуар, — он поблагодарил за приглашение сесть, продолжая стоять. — Значит, едем в Россию? Прекрасно! А знаете, у меня тут даже есть некое преимущество — был в России летом семнадцатого года… Да, и не просто в России, а в Петрограде. И не просто в Петрограде, а перед дворцом Кшесин–ской!.. Вы скажете: «Мюнхгаузен — Стеффенс!.. Одно слово, Мюнхгаузен!.. От тебя всего молено ожидать. Вот ты сейчас начнешь утверждать, что, стоя перед дворцом Кшесинской, слушал Ленина…» Так вот я вам могу сказать, мистер Флауэр: действительно стоял перед дворцом Кшесинской и слушал Ленина!
Откуда взялось у Сергея любопытство, жаркое любопытство, с которым он сейчас рассматривал американца? Стеффенс был невелик ростом, с живыми, полными веселого огня глазами, с острой каштановой бородкой, уже пересыпанной сединой, с коротко остриженными волосами. Его очки в тонкой, будто бы проволочной оправе и такие же тонкие дужки очков, тщательно заправленные за крупные уши (не музыкален ли он?), делали его похожим на дирижера церковного хора. Как все малорослые, он чуть–чуть важничал, очевидно, этому же служила его манера курить — затянувшись, он не без изящества выпускал дым изо рта и далеко отводил руку.
— Но вот что удивительно, я же не знаю русского языка! — произнес Стеффенс так, будто это открытие сделал только что. — Ровным счетом не знаю!.. Спрашивается, каким образом я нашел дорогу к тому единственному месту, где в этот момент выступал вождь революции? — он смешно смежил веки — увеличенные стеклами очков глаза были как бы не по лицу…