— А вот в чем: мним себя людьми учеными и не помогаем народу этой своей ученостью — пусть он топчет саранчу, а мы тем временем полистаем Аристотеля.
Кудрин искоса посмотрел на собеседника. Иннокентий Иннокентиевич не припомнит, чтобы молодой
Чичерин был так охоч на сильные слова — не иначе, сделал свое дело вольнолюбивый Петербург.
— Да не хотите ли вы сказать, что человек осознает себя, только глядя на другого человека? — в этих его словах не было еще примирения, но известный компромисс был.
— Для меня нет личности вне сознания, Иннокентий Иннокентиевич, а сознание немыслимо вне знания, — произнес Чичерин — он пытался перевести спор на надежную почву истины. — Если же говорить о том, в чем нуждается народ, то ему необходим и Аристотель… Но не надо отделять себя и Аристотеля от народа — история не простит нам этого, Иннокентий Иннокентиевич… Вам и мне…
— Если природа не создала меня воителем, я им не буду, Георгий Васильевич…
— Простите, а кем вас создала природа, Иннокентий Иннокентиевич?
— Просто… человеком.
— Человек не может быть просто человеком, если он признает волю сознания над собой, творческого сознания…
— Значит, творческого сознания? Это как же понять? Способность оценивать, способность дерзать?
— Способность оценивать, как я понимаю, это уже отношение к действительности…
— Если не способен оценивать, значит, не способен действовать?
— Да, так и бывает в жизни.
— Ну, что ж… тогда я, пожалуй, пас…
— Не решитесь?
— Нет.
Чичерин подумал: да так ли безнадежен Кудрин в пассивности своей? Но вот вопрос: какие громы должны быть у века, чтобы разбудить людей и призвать их к действию? Бомба, брошенная в карету монарха, гражданская казнь посреди Петербурга или виселица в сырой мгле равелина?.. А может быть, нет большего грома, чем сам вид спящего Кудрина?.. Да, посреди горящего дома, посреди вихря огня и смрадного дыма, посреди грохота обвалившихся стропил и треска сухого дерева непобедимая дрема свалила человека… Представь себе этакую картину, и гром не понадобится… Быть может, Чичерина и разбудил этот гром, мог разбудить?
Поезд подходил к Петрограду, проглянул берег залива, охваченного льдом, ветер легко гнал по льду облако снега, он останавливал его, закручивал и принимался ваять, превращая облако в конус ели или в стог сена. У ветра были крепкие руки, превращение совершалось мгновенно.
— Откровенно говоря, в этой ночной истории с венграми больше был виноват я, чем вы, — заметил Буллит, повстречав утром Цветова. — Да–да, больше я, чем вы, — заявил он тоном, не допускающим возражения.