И самое главное, чем он хотел поделиться, – у него есть девушка. Она с Украины, как и он, учится в Польше. И у него с ней все хорошо.
Я поставила точку в этой истории. Антон мне не звонит. В моей памяти он остался мужественным самураем, внутри которого прятался маленький ребенок. Я желаю ему счастья и принятия всего, что еще приготовила для него жизнь.
Наши родители – это наши родители. Иногда принять их очень сложно. Но без этого у нас нет шанса освободиться, чтобы идти дальше, по своему пути. Мы должны знать, что где-то далеко остались они – несовершенные, но все же наши единственные родители. Других нет и не будет…
Эта история была для меня ярким примером того, как дети хранят родительские тайны даже ценой собственного благополучия и насколько психолог может ошибаться, делая преждевременные выводы. А начало истории, когда отец пытался отправить Антона к психологу, явилось образцом проецирования своей проблемы (непринимаемая гомосексуальность) на сына.
Интроекция – это способ, которым мы постигаем мир, воспринимая значимых людей, их способы поведения, убеждения, идеи; помещение вовнутрь того, что было внешним. Будучи, как и другие защиты, неосознаваемым процессом, интроекция ведет к тому, что «проглоченное» внешнее воспринимается как внутреннее.
История о женщине, никогда не пившей молока
На протяжении многих лет в детстве Нину отправляли в деревню к бабушке. Младший брат матери, начиная примерно с того момента, как Нине исполнилось восемь лет, играл с девочкой в игру «Подои коровку». Он осуществлял с ней развратные действия и строго предупредил племянницу, что она никому ничего не должна говорить. Если же она сама будет просить «подоить коровку», он будет давать ей деньги. В подростковом возрасте плоды школьного сексуального просвещения сделали свое дело, и Нина поняла, что происходит что-то нехорошее. Она отказалась «доить коровку». Тогда дядя пообещал рассказать всем, что она сама этого хотела и делала это с удовольствием. Нина попыталась поговорить с матерью, но та лишь накричала на дочь, чтобы она не выдумывала – дядя ее очень любит, научил ее читать, возился с ней все детство, и этого просто не может быть. Ранняя сексуализация и страх перед раскрытием тайны привели к тому, что у Нины началась нервная анорексия.
Придя на терапию, когда ей было за тридцать, Нина долго не рассказывала эту историю. Мне показалось интересным, что Нина не употребляет молоко и не ест никаких молочных продуктов. Даже когда она просто слышала слово «молоко», ее накрывала волна отвращения. Потянув за эту нить, через некоторое время мы распутали клубок с дядей и тайной, которой девочка когда-то пыталась поделиться с мамой. Однако от мамы исходило ясное послание: мой брат хороший, он заботился о тебе, ты не должна думать и говорить то, что чувствуешь. Из-за этого Нина искренне считала, что сама во всем виновата. Поэтому ей было сложно говорить об этом даже со мной.