Игорь совсем забыл о ручье, пересекающем путь, и очнулся, когда облупленные носки лыж зависли над обрывчиком. Чтобы не свалиться в воду, воняющую испорченными пельменями, он присел на одну ногу и повалился боком в кусты. Ружье, чтобы в ствол не забился снег, он, падая, толкнул подальше от себя — ощутил под прикладом сопротивление ветвей и сунул его в гущу насколько хватило сил.
* * *
Расслабившись на снегу, Игорь лежал, пока не замерзла щека, прижатая к обледенелой ветке. Вставать не хотелось — он лежал и думал приятными мыслями. То ли инстинкт расторможения срабатывал, то ли еще что, но иногда, обычно после приступов ипохондрии, он вспоминал все хорошее про себя. Лучше думать о себе, чем безучастно воспринимать звуки и запахи, когда в голове пустота! Сейчас он нравился себе за то, что и вида не показал, как ему надоела опека Бороды. Не слишком ловкие переходы к «светским» темам по вечерам возле гудящей печки, когда так и тянуло поговорить «за жизнь», бутафорский оптимизм — никудышный из Бороды дипломат. Хотя в своем мешочном цехе он, может, и считался эдаким… прохиндеем. Тут главное себя не обнаружить, иначе обидится. Ведь и глазом не моргнул, когда оба про лисиц заливали!
Игорь улыбнулся, поднял голову и увидел направленное прямо в лицо светлое кольцо с черным провалом — дуло собственного ружья. Он приподнялся на одном локте — ружье качнулось вверх, он лег — ствол замер неподвижно. Игорь проследил взглядом по ветви, которую прижимал животом к снегу, — она тянулась к самому прикладу, а там сучком удерживала ветку потоньше. Та ветка буквой «у» согнулась на самой спусковой скобе. Подняться — значит дать ей разогнуться, и одна ее половинка обязательно придавит курок… Невидимая линия проходила по стволу ружья, упиралась в лоб, и Игорь физически чувствовал, как она выходила наружу из затылка.
Выглянувшее было солнце расчертило снег перед лицом Игоря в корявую клетку, тень от кустов падала и на ружье, от чего оно сало полосатым, как шлагбаум. Потом солнце снова зашло за серую, тягучую паволоку облаков. Игорь лихорадочно соображал, поставил ли он тулку на предохранитель, и не мог вспомнить. Из отверстия дульного среза выглядывал плотный черный столбик — хотелось отстранить его, чтобы он не мешал поворачивать голову и не ткнулся в глаз, но рука не дотягивалась.
Перед взором Игоря снова предстала картина — Борода выстрелом в упор начисто сносит березку толщиной в руку. — и ему стало жутко. Он хотел глубоко вздохнуть, но увидел задрожавшую мушку и сдержал дыхание. А потом подумал: что же произойдет, если все-таки… Он долго лежал не двигаясь, все думал, вспоминал… И неожиданно пришел к выводу — не произойдет ничего. Зачем ему садиться в электричку? Кто ждет его в городе? Плохо в лесу, если ты один, но гораздо страшнее одиночество среди людей. Кому он нужен со своим раскаянием, со своей искренностью, если людям от них голый ноль, — ведь все, что он может, это устраивать турпоходы старшеклассникам. Идти переучиваться, когда жить осталось меньше, чем прожил? Смешно! Но ведь Борода — и тот посетует, потому что в милицию затаскают из-за трупа. Дробью ведь не разберешь, из чьего ружья, да и охотничьего билета у него нет.