Спустя неделю праздности он перекочевал в библиотеку на втором этаже старой башни, отметив, что выбор книг в академии святого Макария был гораздо обширнее; наглотавшись уже прочтенного когда-то, а также старых брошюр проповеднического толка, коим, по чести говоря, более пристало место в архиве, он испросил у Керна дозволения прочесать и вышеупомянутый архив, что оказалось куда как более занимательным. В довольно просторной комнате расположились в похвальном порядке записи дел, старейшее из которых было отмечено (Курт поначалу даже усомнился в точности датировки) 1002-м годом, когда Инквизиция как таковая еще не существовала; неведомо, как и кто ухитрился сохранить три пергаментных листа с довольно неровными полустершимися строками. Отраженное в нескольких весьма скупых и не слишком грамотно составленных фразах Курт разбирал более часу, стремясь понять, чем являлось это дело — одним из тех бессмысленных и беспощадных процессов, в основе которых не лежали ни должные основания, ни достоверные данные, либо же представленные на том далеком суде обвинения были истинными, действительными и справедливыми. Секретарь (или тот, кто когда-то, триста восемьдесят семь лет назад, исполнил его обязанности) в записях был небрежен и неопытен, опуская значимые детальности, и любой, сторонник либо противник той или иной версии, мог обнаружить в этих документах то, что подтверждало бы именно его суждение. Курт убрал сшитые вместе листы обратно на полку, так и не сумев избрать для себя тот или иной вариант…
Просматривать старые протоколы оказалось занятием увлекательным, однако порою неприятным. Выпускник номер тысяча двадцать один еще в академии отличался крайней опасливостью в решениях даже тогда, когда «дело» и «обвиняемый» существовали лишь в виде задачи, назначенной наставником; может статься, сказывалось дурное прошлое, невзирая ни на какие епитимьи и многолетние исповеди тяготеющее над совестью майстера Гессе, из-за чего там, где любой другой думал дважды, прежде чем заключить «виновен», он размышлял четырежды. И теперь, читая особенно подробные протоколы судебных заседаний, не оставляющих сомнений в своей неправедности, Курт временами отрывался от строчек, пережидая приступы бессильной злости и раздражения, успокаивая себя мысленными картинами тех мучений, которым, вне всякого сомнения, теперь подвергаются те, кто когда-то нагло прикрывался именем всего того, что должно быть свято и правдиво. Когда беситься и раздражаться Курт устал, он начал упражняться в разборе дел по начальным данным — прочтя лишь обвинение и сообщения о свидетельствах, пытался с ходу определить, сначала — является ли это обвинение верным, а в случае, когда это было известно достоверно, — виновен ли подсудимый. В точку майстер инквизитор попадал в пяти случаях из семи. Однако же одергивал он сам себя, когда снова выяснялось, что его рассуждения оказались верными, это — в спокойной обстановке, без довлеющей над душой ответственности, когда от ложного вывода зависит многое.