— Подожди! Сначала выслушай, говорить потом будешь. Так вот. У нас на станции враг, Петр. Да, да, враг. И старший лейтенант подозревает тебя. Отвечай, как на духу: зачем ты подслеживал за ним и для чего заманил человека в рубку?
Виноградов усмехнулся.
— Значит, я все-таки был прав, — скорее себе, чем Лаврентьеву, сказал он.
— В чем ты был прав? — нахмурился Лаврентьев.
— В том, что Юрий Михайлович, то бишь старший лейтенант, такой же охотовед, как я парикмахер.
Лаврентьев посмотрел на Кострюкова.
— Вы что-нибудь понимаете?
— Только одно: где-то я сплоховал. Так, Петр Николаевич?
— Так, — ответил Виноградов.
— Ты уж рассказывай все, нечего мякину жевать, — велел Лаврентьев.
— Да все просто, Василий. Помнишь, ты спросил у Юрия Михайловича, где он учился?
— Помню, ну и что?
— А то, что Лесная академия охотоведов не выпускает. Техническое это заведение, Вася. А охотоведов в пушных институтах готовят.
— Да откуда ты все знаешь? Мне и в голову никогда не приходило. Лесная — стало быть, лесничие, охотоведы, кто же еще?
— Поступал я в эту академию, Вася. До того, как к тебе пришел. Засыпался. А потом увлекся радиоделом, женился, какая уж тут учеба. В общем, когда услышал, что охотовед учился в Лесной академии, не поверил. Ну и решил присмотреться, следить начал.
— Следить! — возмутился Лаврентьев. — Не научная станция, а Версаль какой-то, все друг за другом следят! Почему сразу не доложил? Кто отвечает за зимовку, ты или я?!
— Хотел сначала убедиться.
— Ясно, — сказал Кострюков. — Для этого и в рубку пригласил?
— Да.
— И на что же надеялись? Думали, я сразу в сейф к вам полезу?
— Не исключал. Я же вас за диверсанта принял.
— Диверсанта, которого привез Старостин?
— Это сейчас понятно, а когда вы врали как сивая кобыла, о чем хочешь подумаешь.
— Довольно! — оборвал Виноградова Лаврентьев. — Сыщик нашелся! А если б и вправду диверсант? Врезал бы он тебе по твоей дурной башке, рацию разбил бы и поминай как звали. А что зимовка без радиостанции? Сводки как передавать, с голубями, что ли? По закону, Петр, я должен отстранить тебя от работы, но возьму грех на душу, не отстраню. А ты заруби: прощаю в первый и в последний раз!
Инцидент был исчерпан, но его благополучный исход не доставил Кострюкову особой радости. Прокола не было — он помнил эти свои слова. А прокол был. И подготовил его он сам. Смотрел же личные дела и знал, что трое из зимовщиков — ленинградцы. И все-таки брякнул, что и он, дескать, учился в Ленинграде. Побоялся назвать другой город, потому что хоть год, да жил в Ленинграде, а скажем, в той же Москве бывал только проездом. Вот и решил, что с Ленинградом не запутается, найдет, что сказать. А вышло вон как…