— Соображения такие, Василий Павлович. Дело на мертвой точке, и надо как-то сдвинуть его. Что если попробовать подкинуть наживку?
— Какую? И что это даст?
— Надо при всех обмолвиться, что, мол, на днях ожидается караван.
— Хорошо, обмолвимся, дальше что?
— А дальше будем как следует смотреть. Если агент клюнет, то наверняка попытается связаться со своими. Вот и будем глядеть в оба, вдруг что увидим. А кроме того, запросим Диксон, узнаем, не будет ли какого радиоперехвата. Надо вызвать противника к активности, тогда, может, за что-нибудь и уцепимся.
— Что ж, это мысль, — согласился Лаврентьев. — Дезинформацию организуем сегодня же, а вы уж смотрите.
27
Вечернее чаепитие проходило по заведенному порядку, при общем сборе. Не было только радиста, у которого, как всеща, нашлись дела.
Разговоры за столом велись тоже обычные — обсуждались последние фронтовые сводки, делались прогнозы. В Сталинграде положение было критическим: немцы, давно захватившие центр города, теперь старались сбросить армию Чуйкова в Волгу. Удержится ли Чуйков?
Примостившись с края стола, Кострюков исподволь наблюдал за зимовщиками. Помня про обещание Лаврентьева сегодня же подкинуть наживку, он время от времени поглядывал на него, мысленно призывая начальника станции не откладывать обещанного в долгий ящик. Но Лаврентьев не обращал внимания на эти взгляды, словно и не помнил ни о каком уговоре.
Хлопнула дверь радиорубки, из нее высунулся радист:
— Василий Павлович! Диксон!
Наконец-то, облегченно подумал Кострюков. Он ни секунды не сомневался в том, что вызов ложный, и с интересом ждал, как развернутся события.
Лаврентьев вернулся к столу возбужденный. Сел на прежнее место, пригладил волосы рукой. Разговор стих. Все почувствовали, что Лаврентьев сейчас скажет что-то важное.
— К нашему разговору, товарищи, — начал тот. — Вот все спрашивали, удержится ли Чуйков? Удержится! Вся страна помогает Сталинграду. Сейчас с Диксона запрашивали метеосводку, ожидается еще один караван. Третий за месяц! А сколько их прошло раньше, вы все знаете. Нет, друзья мои, не победить нас немцам! — Лаврентьев повернулся к метеорологу: — Почаевничал? Тогда вставай и пошли готовить сводку.
«Умница, — радовался за Лаврентьева Кострюков. — Ничего не забыл, все в един узелок связал. Теперь подождем, гладишь, что-нибудь проклюнется».
28
Однако ничего не проклевывалось. Панченко и механик как жили, так и жили, а с Диксона сообщили, что никаких радиоперехватов за последнее время не было.
Кострюков спал с лица от дум.
«Что произошло? — спрашивал он себя. — Почему не клюнули на приманку? Должны же были клюнуть! Или напрасно я радовался: Лаврентьев сделал что-то не так? Может, слишком в лоб сказал о караване? Да нет, все правильно сказал. Тогда что же?»