Но Мусса уже не слышал ее. Потому что с полотна на него вполоборота смотрела его Элоди. Глаза уже жадно скользили по линии ее обнаженной спины, спустившись к восхитительным ягодицам. Волосы Элоди были собраны, шея открыта, сводя его с ума своим изгибом. Мусса сглотнул тягучую слюну. Он помнил каждый сантиметр этой совершенной кожи под своими пальцами. Облизывал, кусал, впитывал вкус. Помнил запах и звуки, что он извлекал своими ласками из этого тела. А еще он помнил, как Элоди сама скользила по нему, требуя его неподвижности, столько, сколько он мог вынести. Вынимала из него душу удовольствием, доводя его до такой чувственной ярости, когда он больше не мог себя сдерживать. И подминал ее, врываясь, как одержимый, требуя для себя всю без остатка.
А еще были их разговоры, шутливые и не очень. Почему-то ему всегда было так легко с ней говорить! Он мог всегда сказать именно то, что хотел, никогда не отфильтровывая и не следя, чтобы не сболтнуть лишнего или не выставить себя слабаком или бестолковым придурком. С Элоди он ни одной минуты, с самой первой встречи, не должен был притворяться кем-то другим.
Она принимала его любым. Когда говорил и открывался или когда замыкался и отгораживался от нее, пугаясь собственной откровенности. Неистово отдавалась ему, когда он требовал только голого секса, и согревала, когда он просто нуждался в близости. Ни о чем не просила, никогда не настаивала. А что сделал для нее он?
– Вас заинтересовала это работа? – обрадованно прощебетала Эльвира.
– Да, – прохрипел Мусса. – Могу я ее купить?
– Нет! – раздался сзади уверенный мужской голос, полный сдерживаемого раздражения.
Эльвира резко развернулась, удивленно подняв брови. У входа в зал стоял как всегда безупречно одетый Олег Фотеев и с нескрываемой злостью смотрел на Муссу.
– Я никогда не продам ни одного полотна с изображением моей жены вам, господин Крамаев. И попрошу вас покинуть мою галерею. И хочу предупредить: если вы еще раз появитесь в моем доме или здесь с расспросами о моей жене и дочери, я заявлю о преследовании и добьюсь судебного запрета приближаться ко мне или моей семье. Я не желаю видеть тебя, Крамаев, даже близко с МОЕЙ женой!
– Вот как? А мне насрать на твои желания, говнюк лощеный. И давай не забывать, что Элоди твоя бывшая жена! Ты ее на хрен бросил в тяжелую минуту!
– Может, и так. Но я одумался и готов реабилитироваться, а она решила простить меня. И, кстати, ты ведь поступил с ней гораздо хуже меня, Крамаев. Так что особо тут не изображай из себя рыцаря без страха и упрека, – красивое лицо художника исказила презрительная гримаса, делающая его похожим на мерзкого хорька.