— Неделю назад я была в академии, — улыбается Мили, — но ты ведь не думал, что я не поздравлю тебя?
— Вот это да, — мои глаза, наконец, все увидели.
Лошадь была черная и блестящая, словно елочная игрушка. Настолько красивая, что казалась ненастоящей, глянцевой, выточенной из черного дерева и вскрытой лаком. Чистокровная пустынная кобылица.
— Нравится? — Мили возникла за спиной, пока я пялился на это чудо, стоящее в деннике.
— Откуда она?
— Господин Верон привез ночью.
Я смотрю на покрасневшую Милинду, а потом хватаю ее и начинаю кружить по тесному пространству конюшни.
— Кай, прекрати! Ненормальный! — она хохочет и отбивается, но не настолько решительно, чтобы я поверил. А потом смотрит проказливо, и синие глаза лучатся озорством.
— Прокатимся?
— Нам влетит, — я счастливо улыбаюсь, а Мили уже хватает сбрую.
— Конечно, влетит, — соглашается она. — Так что надо насладиться как следует!
Словно два заговорщика, мы запрягаем вороную красавицу, которая лишь снисходительно косится на нас. Стараясь не хихикать и не шуметь, мы тихо выводим лошадь из денника и направляемся к полям. И уже за оградой я залезаю в седло и помогаю забраться Милинде, усаживаю ее перед собой.
— Ах, я почти принцесса из старой сказки! — шепчет Мили.
— Ты все еще читаешь их? — я насмешничаю, но улыбаюсь, глубоко втягивая воздух цветущей сирени. Здесь ее много, целые сады крупной, развесистой, всех цветов и оттенков, от бело-розовой, до чернильно-черной. И от густого, сладкого аромата, от бархата ночи и трелей сверчков кружится голова, и внутри все замирает в предвкушении счастья. Я дергаю поводья, пуская лошадь рысью. Надо отъехать подальше от поместья, молясь, чтобы конюший не наведался в свою вотчину, а после, на кромке пахнувшего землей и молодой травой поля, можно уже и в галоп.
— Это очень поучительные старые сказки, — Мили откидывается спиной мне на грудь. — И зачем мне их читать, я давно все знаю наизусть. Знаешь, какая моя любимая?
— Ой, конечно знаю, — я оглядываюсь, желая убедиться, что конюх не несется за нами с дробовиком наперевес. — Про мальчика с замерзшим сердцем. Ты мне ее сто раз рассказывала.
— А вот и не угадал! У меня другая любимая!
— Ну вот, а я-то надеялся…
Милинда расхохоталась так, что взлетела с ветки какая-та пичуга, и я торопливо закрыл девушке рот ладонью.
— Сдурела так орать? Тише.
— Мы уже далеко. Ну же, Кай! Я хочу скачки и дикости! Ну давай же! Ты ведь тоже этого хочешь…
Хочу. Я очень этого хочу.
Я дергаю поводья, ударяю по бокам лошади, и она срывается, словно черная фурия, грациозная, сильная, неуловимая, как сама ночь. Мы несемся между полем и озером, сливаясь с темнотой, ощущая себя частью этого мрака, этого волшебного мира, освещенного полной луной, нереально большой на всходе. Милинда уже не смеется, она молчит, но я слышу ее дыхание даже сквозь хрип лошади и трели птиц. Уже завтра мы снова разъедемся по академиям, но сейчас есть только эта песчинка времени, словно зависшая в стеклянной колбе песочных часов, не падая. И мне даже страшно дышать, чтобы не нарушить невесомое равновесие этой замершей по чьей-то прихоти крупинки песка. Или может, мне просто хочется поверить в чудо.