— Итак, решили?
Мы все одновременно киваем, кроме Дешё.
— Как солдат, — медленно говорит он, — я согласен воевать. Думаю, что это самое честное и правильное решение. Я… не хочу идти в плен. Но в создавшихся условиях я, как мне кажется, не гожусь на роль командира.
Опять он единственный из нас, кто вслух высказал свои мысли. Меня раздражает эта, при любых обстоятельствах безотказно действующая безукоризненность; она выглядит анахронизмом, тем, что было уместным в рыцарские времена, но, возможно, так могло показаться еще и потому, что наше собственное время давно отучило нас от щепетильности;
— Лучший командир, какого я когда-либо знал! — восклицает Галлаи. — Кто был его подчиненным, тот чувствовал, что его судьба в надежных руках!
Однако Головкин не собирается уговаривать Дешё.
— Очень жаль, — говорит он, остановив на нем взгляд, и по всему видно, что ему действительно жаль. — Ну, тогда, может, кто-нибудь другой согласен?
Я быстро выхожу вперед — чего тут тянуть, к тому же хоть раз представилась возможность опередить Дешё (если уж он не согласен); а сам я между тем подумал, конечно только подумал, что всегда наиболее выгодное впечатление производит тот, кто проворнее всех;
— Вы лейтенант?
— Да.
— Возлагаю на вас обязанности командира создаваемой венгерской роты. Обратитесь к капитану Балуку, он даст вам подробные распоряжения и инструкции. Относительно своего заместителя, командиров взводов и начальников служб представите ему свои личные соображения, то есть предложите конкретные кандидатуры. Вместе: тем прошу принять к сведению, что роте придается вот этот товарищ…
— Фешюш-Яро!
— Да, этот товарищ назначен политруком.
Галлаи от удивления даже присвистнул, хотя подобные вещи отнюдь не принято делать при отдаче приказа.
— Ну, как? — спрашивает Дешё, когда мы вышли из кабинета коменданта. — Ты тоже пошел на повышение? А я-то думал, что ты только языком болтать умеешь.
Все облегченно вздохнули. Решение принято. Шорки вдруг засмеялся:
— Этому, — показывает он на Фешюш-Яро, — каждый километр за два надо считать: своей кривой лапой он не только шагает, но и загребает.
Фешюш-Яро тоже смеется, он не обижается. Но Дешё приструнивает Шорки.
— Если ты забыл, я напомню: с сегодняшнего дня Фешюш-Яро твой военный начальник, ты обязан беспрекословно подчиняться ему и относиться к нему с уважением.
Шорки сплевывает, он переводит взгляд с Дешё на новоиспеченного политрука. За его выпуклым лбом с немалым скрипом приходит в движение мыслительный механизм и медленно, методически усваивает тот факт, вместе с вытекающими последствиями, что принятый им за еврея Фешюш-Яро (хотя на самом деле тот в свое время подвергся общепринятому обряду крещения), скрывавшийся солдат штрафной роты, в одно мгновение превратился в офицера. Проходя по коридору, он молодцевато подскочил к нему и более певучим голосом, чем обычно, с заметным заискиванием представился: