— Да как вам не стыдно! — негодующе вспыхнула военврач. — А еще ленинградец!
— Извините, — пряча и глаза, и цепочку забормотал Самарин. — Это… Это какое-то помешательство на меня нашло. Понимаете, я ради дочки… Я жене перед смертью слово дал, что довезу ее, спасу.
Военврач Потапова присела перед девочкой и ласково пожала детскую ладошку:
— Как тебя зовут, малышка?
Ольга с молчаливой, болезненной отрешенностью посмотрела на женщину, и, казалось бы, безнадежно израненное, давно огрубевшее сердце военврача переполнилось жалостью.
— Её зовут Лёля, — услужливо подсказал Самарин.
— Лёлечка, солнышко… Да, у девочки определенно шок.
Начальник эшелона выпрямилась, вздохнув, достала из планшетки клочок бумаги и огрызок карандаша, черканула несколько строк:
— Вот, с этой запиской проходите в первый вагон, там у нас чуть посвободнее, в основном неходячие. Удобств, разумеется, не обещаю, но до Молотова доберетесь. Как быстро, сказать не могу. В идеале дней через пять-шесть.
— Товарищ Потапова! Вы!.. Как хоть зовут-то вас, спасительница? Я за вас Богу молиться стану!
— Не стоит тратить время на такую ерунду. Если Бог в самом деле существует и допустил всё это, тогда я, скорее, обращусь к дьяволу. Лишь бы тот поскорее прибрал к себе Гитлера и всю его… — Военврач грязно выругалась. — Поторопитесь, товарищ Самарин, скоро отправляемся. До свидания, Лёлечка, поправляйся скорее…
— Казалось, уж теперь-то все самое страшное позади. Но, когда через двое суток мы остановились в Галиче, нас поджидало новое несчастье.
— Вас обоих? Или все-таки одну только Ольгу?
— Ах, не передергивайте, Владимир Николаевич. Тем более мне и без того непросто заново переживать события того рокового дня. Так я продолжу?
— Сделайте одолжение.
— Я строго-настрого приказал девочке не выходить из вагона, а сам пошел на станцию.
— Зачем?
— У нас заканчивались последние продукты, и я решил попробовать выменять у местных что-нибудь из съестного.
После долгих, мучительных колебаний, взвесив все возможные риски и последствия, Самарин, наконец, решился.
— Слышь, браток! — обратился он к лежащему на полке напротив безногому танкисту. — Мы, пожалуй, сходим с дочкой, прогуляемся. Надо бы ей свежего воздуха глотнуть.
— Завидую белой завистью. Только далеко не отходите. Я слышал, народ гутарил, что здесь недолго стоять будем.
— Пойдем, Лёля. Погуляем немножко, — потянул девочку за рукав Самарин.
Ольга послушно и молча поднялась, за эти два дня она так и не произнесла ни единого слова.
— Слышь, а чумодан-то тебе на кой? — удивился-хохотнул танкист. — Думаешь, свистнут? Не боись: тут у нас, в вагоне, такой народ подобрался, что далеко не унесут. И рады бы… — танкист резко посмурнел, — и рады бы, да не в чем. Уносить. И не на чем.