— Поедем, хабеня, — упавшим голосом сказал шаман. — Русские — народ хороший, только далеко до пармы-то. Не доехать за ночь.
И, еще раз подозрительно взглянув на компас, он сел на нарты.
Всю ночь мчались олени. Тоня уже не чувствовала своих ног, так они онемели. Наконец Васька Харьяг остановил упряжку и сказал:
— Погода будет. В куропачьем чуме ночевать придется. Оставайся пока, а я дорогу искать буду, заплутались мы, верно…
Тоня свалилась с нарт. Не успела она подняться, кар упряжка скрылась в белесом снежном тумане за сопкой..
Слезы бессилия и обиды ожгли ее щеки, и вдруг с потрясающей силой она увидела свое положение. Ее бросили… здесь… в сердце тундры… без куска хлеба… Мимо ее окоченевшего трупа побегут стаи песцов и лисиц.
Придет весна. Веселая тундровая вода покатится через останки тела веснушчатой девчонки Тони Ковылевой, и не увидеть ей летящих с юга лебедей…
— Мама! Мамка! — кричит она, с ужасом погружаясь руками в снег.
«Как спать хочется», — врывается в сознание настойчивая, обманчивая мысль. Нет, она совсем не замерзла. Ей хорошо. Это жаркий день в Сокольниках или в Рязани у родных. И Арктика ей только приснилась…
Девушка закрывает глаза и улыбается. Острая поземка заметает ее тело, но где-то, в глубине сознания, светится маленькой звездочкой Нгер Нумгы недремлющая мысль. Она вспыхивает неожиданно и больно: «Вблизи лают собаки…»
Девушка открывает глаза.
— Я замерзаю, — шепчет она помертвевшими губами. — Мне нельзя замерзать, — тяжело повторяет она.
Но требуются часы усилий, прежде чем начинают действовать руки.
«Ноги отморожены, — уже спокойно рассуждает она. — Их надо оттереть снегом».
Нечеловеческих усилий стоит стянуть валенки.
«Если поползу, ноги отойдут», — думает она и, перевернувшись на грудь, утопая лицом в снегу, точно в воде, ползет по заметаемому следу.
«Теперь — обратно».
С каждой минутой сердцем ее овладевает все большая надежда. Рукам, лицу и щиколоткам больно. Вот и в пятках тоненькими иголочками колет теплая возрожденная кровь…
…Через пять часов Тоня Ковылева пришла в стойбище у Сюррембой-Яга. Нарты Васьки Харьяга стояли тут же, а сам он на чьих-то уехал дальше, забрав половину детей.
Тоня вошла в крайний чум и поздоровалась. Женщины ответили ей молчанием.
— Где мужчины? — спросила девушка по-ненецки.
Вновь молчание.
— Вы можете молчать сколько хотите, но дайте мне чаю.
Одна из четырех женщин принесла и повесила котелок над огнем.
Девушка сняла малицу и валенки. Лицо ее было белее снега. Пальцы отмерзли.
— Мне жаль вас, — сказала она на ломаном ненецком языке, — вас всю жизнь обманывал Васька Харьяг. Он бил ваших мужей, призывал на ваши головы злых духов, за водку скупал у вас пушнину. Далеко отсюда есть город Москва. Там узнали о Ваське Харьяге и послали меня сюда. Мне сказали в Москве — езжай в тундру. Приедешь в парму у Сюррембой-Яга и спроси женщин, хотят ли они знать правду о Ваське Харьяге. Если они хотят знать эту правду, ты расскажи им.