— Жалко, — сказал Сема, — нам очень обидно, что нет больше таких сказок. Я бы сам съездил за ними к нему, если бы был большой.
— Можно и не ездить, — сказала учителка, — если ему написать хорошее письмо, то он сам целый аргиш сказок тебе. Сема, пришлет.
Легкие морщинки собрались на лбу Семы Лаптандера. Он улыбнулся, но через минуту лицо его стало хмурым и печальным.
— Я знаю только три буквы, учителка, — сказал он в унынии, — я знаю букву «а», букву «м», букву «ы» и совсем немного букву «т». Из них я могу составить слово «мама» и «ты», что по-русски означает «олешек». Я уже много знаю, но письмо мне трудно писать.
Сема Лаптандер подумал, вновь посмотрел на солнце, и ему стало грустно.
Он поднялся и пошел к выходу. У выхода он посмотрел на товарищей и с неожиданной убежденностью сказал:
— И все-таки я напишу это письмо. По-своему, своими руками.
— Я тебе могу помочь, — сказала учителка.
Мальчик снисходительно улыбнулся.
— Нет, — сказал он, — ты не сможешь мне помочь, хабеня. Я бы очень хотел, чтобы мне помогли, но никто не сможет мне помочь в этом…
Он вышел из Красного чума.
Илько Лаптандер — отец Семы — вернулся с дежурства на рассвете.
Семка спал на шкурах, разметав руки и бормоча во сне. Илько наклонился над ним и с нежностью стал рассматривать его веснушчатое лицо, руки, еще не огрубевшие от работы, пухлые губы, влажные от сна.
— Вставай, нерпеныш, — сказал он, бережно тронув плечо сына узловатыми, негнущимися пальцами, — вставай, сынок, солнце взошло.
Мальчик торопливо поднялся и покрасневшими глазами посмотрел на откинутую шкуру у входа. Он увидел солнце.
— Это — горящее сердце Данко, — сказал он тихо и вновь лег спать.
— Вставай, лодырь, — усмехнулся Илько, — опять сказок наслушался.
— А ты — темная ночь, — сказал Семка, погружаясь в дремоту, — тебя надо вывести в степь, чтобы ты там увидел солнце.
— Ишь ты! — озадаченно сказал Илько Лаптандер, и, успокоившись на том, что ему все равно не понять, на что намекает сын, он попил теплого чаю и тоже заснул.
Проснулся он от сухого звука маленькой пилы; он при поднялся и в немом удивлении посмотрел на сына. Семка распиливал пополам большой бивень моржа.
«Игрушки делает», — успокоился Илько, и гордая улыбка надолго тронула его губы.
Кто в стойбище мог поспорить в мастерстве с его сыном!
Из любой кости Семка умел вырезать такого человечка, что даже ребенок мог сказать, что этот человечек думает и чем занимается. Однажды Семка вырезал из корня тундровой березки болванчика с шаманьим бубном и таким лицом, что все пастухи сказали: «Это Халиманко».