Война не только уничтожила многое из европейского наследия и миллионы людей, но и ожесточила многих из тех, кто в ней уцелел. Националистические чувства, которые поддерживали европейцев во время войны, приводили к немотивированным убийствам гражданских лиц, будь то немцы в Бельгии, русские в Галиции или австрийцы в Боснии. Оккупационные армии сгоняли гражданских лиц на принудительные работы и выдворяли людей «не той» этнической принадлежности. После войны в большей части Европы для политической жизни были характерны насилие, частые убийства и ожесточенная борьба между оппозиционными партиями. И новые фанатичные тоталитарные идеологии типа фашизма и русского коммунизма заимствовали организацию и дисциплину военных, а в случае фашизма – еще и черпали вдохновение в самой войне.
Великая война ознаменовала резкое изменение европейской истории. До 1914 г., несмотря на все свои проблемы, Европа надеялась, что мир станет лучше, а человеческая цивилизация движется вперед. После 1918 г. верить в это уже было невозможно для европейцев. Когда они оглядывались назад на свой исчезнувший довоенный мир, они могли испытывать только чувство потери и утраты. В конце лета 1918 г., когда степень поражения Германии стала явной, граф Гарри Кесслер возвратился в свой старый дом в Веймаре, в который он не приезжал много лет. И хотя Кесслер оказался вовлеченным в националистическую лихорадку в 1914 г., он давно уже начал сожалеть, что война вообще началась. Его старый кучер и собака ждали его на железнодорожном вокзале и приветствовали так, будто он отсутствовал всего несколько дней. Его дом, как он вспоминал, подобно Спящей красавице ждал его, совсем не изменившись: «Картины импрессионистов и неоимпрессионистов, ряды книг на французском, английском, итальянском, греческом и немецком языках, скульптуры Майоля, его излишне могучие, коренастые женщины, его прекрасный обнаженный мальчик, слепленный с маленького Колина, как будто был все еще 1913 г., и многие люди, которые были здесь, а сейчас уже мертвы, пропали без вести, рассеяны по свету или являются врагами, могут вернуться и начать жизнь в Европе заново. Дом казался мне маленьким дворцом из «Тысячи и одной ночи», полным сокровищ и полустертых символов и воспоминаний, которые кто-то, заброшенный из другого века, мог только лишь попробовать на вкус. Я нашел посвящение от Д'Аннунцио; персидские сигареты из Исфагана, привезенные Клодом Ане; бонбоньерку с крестин младшего ребенка Мориса Дени; программу выступлений русского балета 1911 г. с изображениями Нижинского; тайную книгу лорда Лавлейса – внука Байрона о его инцесте, присланную мне Джулией Уорд; книги Оскара Уайльда и Альфреда Дугласа с письмом от Росса; и – все еще нераспакованный – серьезно-комический шедевр Роберта де Монтескью довоенных лет – портрет графини Кастильоне, которую он любил и после ее смерти, – ее ночная сорочка лежала в драгоценном футляре или небольшом стеклянном гробу в одной из его залов для приемов. Как чудовищно судьба взбесилась из этой европейской жизни – именно из нее, – будто вторая кровавая историческая трагедия возникла из игры в пастухов и легкого духа Буше и Вольтера. То, что век движется не к более прочному миру, а к войне, мы на самом деле знали, но и не знали в то же время. Это было какое-то мимолетное чувство, подобное мыльному пузырю, внезапно лопнувшему и исчезнувшему без следа, когда дьявольские силы, которые пузырились и булькали, созрели»