Не меньшим удовольствием для Kotmadam было поить старика целебными отварами и простоквашей, расставлять перед ним нагретые камни и поливать их настоянной на розмарине водой, чтобы благовонный пар изгнал недуг из старческого тела. Философ сердечно благодарил ее за заботу, но болезнь все не отступала.
Несмотря на уговоры друга, Андреас не остался с учителем, но навещал его каждый день, хотя подолгу не задерживался. Пикардиец, напротив, не отказывался развлечь себя беседой со стариком, чуть только Kotmadam отлучалась на минуту. Иной раз случалось так, что они полдня проводили за разговором.
Жмурясь, точно кот, Ренье усаживался напротив философа и заводил речь о тайных науках; при этом он пыжился, надувал щеки и с важным видом нес околесицу, в точности как это делают профаны. Без зазрения совести он смешивал алкагест с хризопеей, хилус с фениксом, Луну с Юпитером, а Аристотеля — с Авраамом Евреем. Виллем Руфус смеялся до слез и, случалось, отвечал тем же. Порой за этими шутками пикардиец улавливал иное, и сам не замечал, как веселье пропадало, и вот уже он начинал жадно ловить каждое слово философа. Порой одна или две фразы, словно вспышка, освещали сумрачный мир герметических символов, и в сознании пикардийца они вдруг раскрывались, подобно раковине, обнажая голую суть. Но когда старик замолкал, от усталости или по иной причине, волшебные створки тотчас захлопывались, оставляя Ренье ни с чем. И он с неохотой покидал философа, а после не находил себе места, чувствуя в груди острый и волнующий трепет, что некогда погнал его в Компостелу. Однако пикардиец считал, что с тех пор набрался довольно ума, и посмеивался над своим волнением, которое пристало неофиту, но не человеку, много лет имевшему дело с тайными науками.
И он приглядывался к старику, желая узнать о нем больше.
Бедственное положение алхимика не удивляло Ренье: Виллем Руфус, как видно, не желал себе ни богатства, ни почестей, ни славы, свершая свой труд в безвестности. Однако праздность его ученика вызывала у Ренье нескрываемую досаду. Он желал поговорить с другом, но сделать это было нелегко. Андреас избегал его, а, находясь рядом с учителем, то впадал в глубокое раздумье, то беспокойно метался из угла в угол, не отвечая, если к нему обращались. Его лицо вытянулось и посерело, словно под влиянием скрытого недуга, а запавшие глаза и помутневший взор свидетельствовали о ночах, проведенных в бессоннице.
Видя ученика таким, Виллем Руфус не скрывал тревоги.
Однажды, когда они были вдвоем, старый философ спросил: