— Не спеши, брат мой! Сказать по правде, не думаю, чтобы твой дядя готовился принять viaticum[10]. И хотя сейчас он мечется, как грешник в аду, но жить будет — за это поручился аптекарь, осматривавший его раны. Я не потому тебя искал… Не стой, сядь рядом! Мне есть, что сказать, и я не мог ждать до утра. Моя голова похожа на жаровню, мысли, будто раскаленные угли, впиваются в череп. Если не выпустить жар, они прожгут кость и вывалятся наружу.
— Так говори! — нетерпеливо сказал школяр, вновь усаживаясь на землю.
В темноте глаза пикардийца светились, как у кошки.
— Так вот, слушай… Госпожа Мина утверждает, будто ее брат вылил на себя масло из лампы. Скажи, какому дураку взбредет такое в голову? Ведь он не был ни пьян, ни болен, руки у него не тряслись, кроме того, на его одежде не нашлось следов масла…
— Ренье де Брие! — резко прервал его Андреас. — Не пойму, куда ты клонишь. Или ты взялся пересказывать местные сплетни? Я знаю, что говорят о Черном доме, я вырос на этих сказках. Когда я был ребенком, нянька говорила, что мне надо быть очень послушным, если не хочу, чтобы черт утащил меня, когда придет за домом — она была уверена, что рано или поздно это случится, и потому никогда не соглашалась оставаться там одной. Моего деда величали безбожником из-за того, что он якобы кадил дьяволу, украшая проклятый дом богатой мебелью и коврами. Моего дядю не любят за угрюмый и скрытный нрав, но попробуй только сказать, что он якшается с нечистым…
— Остынь, брат Андреас! — Ренье стиснул ладонью его плечо. — Мне нет дела до всяких толков, но я верю своим глазам. А сегодня я видел то, что видел.
— Что? Что ты видел?
— Primo, как некто в черном с головы до ног выходит из дома твоего дяди. Это случилось сегодня вечером, я едва не столкнулся с ним у двери. Чрево Христово! Мне достаточно было протянуть руку, чтобы схватить его, как сейчас тебя, но он будто растворился в воздухе!
— Мог зайти кто-то из соседей, — холодно произнес Андреас.
— Маленькая служанка поведала, что аптекарь, чья лавка на улице Суконщиков, — единственный, кого привечают твои родные. Я и его видел — мешок с требухой, заплывший дурным жиром; воняет, как боров, обсыпанный пряностями! Такого за милю учуешь! Нет, это не он. Но кто бы там ни был, он лишь навел меня на мысль, что тут скрыта тайна. И вот, secundo, я смог отчасти в нее проникнуть, — с этим словами довольный пикардиец извлек из-за пазухи пергаментный лист.
— Что это? — спросил Андреас.
— Прочти.
— Смеешься, что ли? Будь у меня факел или свеча, я бы мог что-то разглядеть. Без них я и твое лицо с трудом различаю…