Ланде, еще недавно совсем тихий и безлюдный, гудел, как пчелиный улей. По улицам слонялись зеваки, от скуки задирая друг друга; обыватели выглядывали из окон и громко переговаривались с соседями; на площади гомонящая толпа медленно перемещалась по кругу, словно густой суп, когда его размешивают ложкой; благородная приправа в лице городских старшин и прочих «viri hereditarii» держалась в тени ратушной аркады — разбившись на группы, почтенные бюргеры обсуждали свои дела. Говорили все, разом и громко; кричали, завидев знакомых; обменивались приветствиями, мнениями; бранились; то и дело случайный тычок или отдавленная нога становились причиной яростной ссоры, гаснущей так же быстро, как и вспыхивающей. Смеялись и визжали дети. Толстая кормилица в необъятном робе высоко поднимала ревущего младенца. Продавец птиц развалился у фонтана среди клеток со свистящим, поющим и чирикающим товаром; рядом с ним четверо подмастерьев с громким стуком метали кости на деревянную подставку.
И весь это шум, крик, суета, показная деловитость или нарочитая праздность скрывали напряженное ожидание, которым были охвачены все горожане без остатка, от малых детей до скрюченных стариков. Только улица Суконщиков была тиха и пустынна — и люди, точно сговорившись, обходили ее стороной.
Подхваченный людской рекой Андреас, сам того не замечая, дошел до рынка. Спохватившись, он хотел повернуть к спуску, вместо этого оказался вынесенным на площадь, где его закружило, словно в водовороте. Без устали работая локтями, школяр выбрался оттуда, чуть не лишившись мантии, и замер, увидев, что стоит у дома Барбары Вальке.
Его лицо исказилось. Бывает так, что боль, почти загнанная внутрь, вдруг вырывается и от этого становится невыносимой. Борясь с ней, человек слабеет; наступает момент, когда он падает духом и перестает верить в избавление. Андреас не хотел приходить сюда; он предпочел бы очутиться за много миль от этого дома, но не мог сделать и шага, против воли глядя на окно второго этажа. Посторонний человек нашел бы, что смотреть там нечего: темные плотные занавеси даже не шелохнулись, сколько бы Андреас не ел их глазами. Но школяра будто приклеило к месту: святой Иоанн в ожидании откровения с такой же надеждой вглядывался в небо над Патмосом. Крохотная девчушка, пробегая мимо, налетела на Андреаса. Визгливый смех заставил его вздрогнуть, и ему почудилось, будто это Барбара исподволь насмехается над ним.
Школяр побрел прочь, едва переставляя ноги.
Его затянула процессия сукновалов с цеховыми знаменами и образом святого Севера на длинном шесте; наперерез им под гнусавые завывания рожков шли красильщики в белых колпаках с кистями из цветных нитей. Две ватаги сошлись лицом к лицу, захлестнув улицу в оба конца. Тут же вспыхнула ссора, послышались ругань и забористые проклятья. Не дожидаясь развязки, Андреас вырвался на свободу, чтобы тут же упереться в спины двум почтенным кумушкам, увлеченно чешущим языки.