Они работали молча, быстро и слаженно. Видно, что эту работу им приходилось выполнять много раз, поэтому все движения были точны, экономны и сноровисты. Маленький брал широкую форму на грудь и толчком забрасывал на верх стопы. А здоровенный расчитанным движением выбрасывал из котла полный черпак. На могучих руках перекатывались бицепсы, шевелились синие наколки: орлы, женские лица, кинжалы, перевитые змеями. А ниже локтя все закрывали длинные суконные варежки. Через несколько минут десять форм были наполнены.
- Ты пока отвези, а я кости из бака повыкидаю, - сказал здоровенный и, отложив черпак, ухватил длинный черенок с круглой вогнутой решеткой на конце. Что-то вроде рыбацкой шабалки, которой лед из лунки выбрасывают, только в полметра диаметром.
Маленький, кряхтя, качнул железную телегу. Заскрипели колеса, и он покатил её впереди себя, стараясь не плескать. Десять форм, всего тысяча порций холодца. Хорошего холодца, густого. Его партнер тем временем аккуратно поднимал из бака свою шабалку, побалтывая из стороны в сторону, чтобы мясные волоконца не цеплялись, а кости оставались на решетке. И высыпал эти кости в пластмассовый ящик. Всякие кости: крупные, мелкие, толстые, тонкие, целые и осколки. Вот ещё одну порцию выворотил: ребра, позвонки, а сверху лег гладкий белый череп. Человеческий череп. Только макушка снесена. И внимания на него никакого не обратил старательный повар, стал второй ящик костями наполнять. И туда аж три черепа выгрузил...
Вовцу сделалось плохо, его замутило от этого невероятного зрелища. В голове не укладывалось: холодец из людей. Не черепа ли это давешних горемык из соседних камер? Все это было настолько страшно, настолько не поддавалось никакому осмыслению, что Вовец почувствовал - сходит с ума. У него дрожали руки и начали клацать зубы, озноб бил все тело, лоб покрылся холодной испариной. Он пытался взять себя в руки, но с ужасом ощущал, что это ему не под силу.
В голове мутилось. С пронзительной остротой Вовец понял, даже не понял, а, скорее, почувствовал, и не сознанием, а сразу всем телом, что это он, Вовец Меншиков, мог сейчас оказаться в липких пластиковых ящиках грудой размолотых и вываренных костей. А остатки плоти остывали бы колеблющимся тусклым студнем. И от этого хотелось закричать, вскочить и бежать по этим бесконечным темным коридорам, забиться в самый дальний, самый грязный и поганый угол и там сдохнуть, лишь бы ничего не знать обо всем этом, избавиться от этого кошмара навсегда. И он бы вскочил и заорал, но силы покинули дрожащее тело. Он закрыл глаза, замер, скорчившись за грудой железных конструкций и досок, впал в какое-то полуобморочное забытье.