- С-скотина, - прохрипел Елькин, подразумевая Козулина с его шуточками: привязал, гад, мертвяка поганого, чтоб его, Сашку, попугать.
Но запавшие, выпукло-округлые, желтые глаза разом поворотились в темных гнездах, исподлобья прицелясь остекленелыми кровавыми зрачками. Костлявая рука, далеко высовываясь из грязного смятого рукава, медленно легла на бревно, крепко впившись в дерево крючковатыми ястребиными когтями.
Сашка взвизгнул, с размаха ударил страшную голову фонарем. Пластиковое кольцо на отражателе лопнуло, звонко брызнуло стекло, вылетел блестящий конус с лампочкой, звякнул о вбитый крюк и исчез внизу. Лоскут измятой кожи свесился на глаз, обнажив треугольник серо-желтой височной кости. Скелет замер, но тут же ухватился за бревно второй когтистой лапой. Сашка, обезумев, визжа по-бабьи, занес полуразбитый фонарь для второго удара. За спиной захрустела сминаемая полиэтиленовая пленка. Инстинктивно защищаясь от нападения сзади, он метнулся в сторону, стараясь развернуться лицом к опасности, шаря левой рукой в поисках топора.
Второй скелет с такими же играющими красным огнем глазами, с плоским лицом в коростах свежезапекшейся крови в этот миг дотянулся и вонзил твердые когти в Сашкины скулы. Захлебываясь воем, Елькин вцепился в тощие, но удивительно сильные руки мумии, пытаясь оторвать их от своего лица.
Изогнутый серпом ноготь вошел под бровь, погружаясь все глубже, прожигая нестерпимой болью. И Сашка словно увидел свой глаз изнутри, поддетый, пронзенный, заливающийся алой мутью. В истерическом, животном порыве он оторвался от страшных когтей, оттолкнул от себя бурую ощеренную морду и длинные руки со скрюченными пальцами, в которых перетекал розово-белый сплющенный глаз. Лишившись всех чувств, кроме боли и беспредельного ужаса, дергая руками и ногами, Сашка вперед спиной пытался отползти подальше. Он не видел и не понимал, в какую сторону движется, и через несколько секунд опрокинулся спиной в колодец. Ледяной воздух ворвался в легкие, подавив отчаянный вой. Несколько раз кувыркнувшись, он вошел ломающимися ногами в упругий склон насыпи, по инерции складываясь пополам, и, отброшенный ниже, шлепнулся спиной в сырую глину возле мертвого Козулина, мелко подрагивая всеми конечностями в долгой агонии - позвоночник его был сломан в двух местах.
* * *
Тоскливо тянется вечер, когда переделаны дела, а неслышная тьма заполнила двор. Ни звука не доносится из коровьей стайки - ни вздохов, ни копытного бряка по плахам пола. Барбос перестал звякать поржавелой цепкой, свернулся в конуре. Тихо. Только старые ходики мерно тукают, перемалывая время. Тусклый диск маятника озабоченно снует взад-вперед, и если долго не мигая смотреть на витые длинные гири, то увидишь, как они ползут вдоль стены. Все ползут и ползут. Ползут и ползут...