Мужчина вставил карточку, посмотрел баланс. Сумма, выведенная на дисплей, оказалась внушительной, но на костистом сухом лице мужчины удовольствия не отразилось.
– Чики-чики… – непонятно выговорил он.
Он снял всю сумму, что заняло у него немало времени, в течение которого ему дважды кто-то звонил на мобильный телефон. Мужчина на эти звонки никак не реагировал.
Закончив с банкоматом, он рассовал деньги по карманам, вернулся к старенькой грязной «девятке», завелся, тронулся с места, предварительно вынув и положив телефон на сиденье рядом с собой.
Телефон снова зазвонил. Мужчина покосился на него, но брать не стал. Вместо этого сунул в рот сигарету и закурил.
Затем, не снижая скорости, держа руль худыми коленями, взял телефон, извлек из него SIM-карту. Не глядя, швырнул ее в окно. Вставил другую карту.
Телефон немедленно зазвонил снова. Мужчина выругался вполголоса и отправил телефон туда же, куда до этого симку и банковскую карточку.
Минут через двадцать «девятка» покинула пределы города Саратова. На ближайшей развязке мужчина свернул на трассу, ведущую в восточном направлении.
* * *
Имя и фамилию, данные ему родителями, он предпочитал давнему прозвищу – Волк. Что имя и фамилия? По ним ничего нельзя сказать о человеке. А только произнесешь: Волк… И сразу понятно, кто перед тобой. Свободный и жестокий зверь-одиночка, с которым лучше не связываться. А желаете проверить, верно ли отражает прозвище суть его носителя? Милости прошу, проверяйте. Только уж потом не обессудьте, если что не так…
Волка взяли в девяносто третьем, ранним летом. А осудили уже зимой, в морозное предновогодье. Освободился же он – в прошлому году. Волку еще повезло. Судили его только по двум эпизодам, и если бы ментам удалось раскопать и доказать хотя бы половину того, что он совершил, – на свободу он бы не вышел уже никогда.
Половину? Или хватило бы трети?..
Волк и сам не помнил, сколько конкретно человек он убил. Время тогда кипело такое… беззаконное, лихое, кровавое. Стране было плевать на людей, а людям было плевать друг на друга. А штатному киллеру крупной группировки недосуг было считать оставленные им трупы. Может, пятнадцать, может, семнадцать, где-то так… Не меньше пятнадцати, но и вряд ли больше двадцати. Неважно, впрочем, сколько. Человеков вокруг кружится чертова уйма, и ежедневно они мрут как мухи, хотя почему-то каждый считает собственную жизнь чем-то неимоверно ценным, причем не только для себя, но и для всех остальных. Даже смешно, ей-богу. Жизнь большинства людей не стоит и окурка, а вот за смерть можно получить неплохие деньги. Пацаны-срочники на юге страны убивают людей пачками – и это не считается грехом. В девяностые новая власть, реформировав экономику таким образом, чтобы государственное достояние разделить между несколькими отдельными вполне конкретными людьми, спровоцировала гибель от голода и болезней миллионов – и это тоже всенародно признается нормальным. А Волк чем хуже? Там, на юге, убивают человеков-бандитов, по всей стране гибнут человеки лишние, ненужные, не вписавшиеся в крутой поворот эпохи, мешающие становлению нового общества. А на тех, кого убивает Волк, крови иной раз побольше, чем на нем самом. И все равно: воюющих солдат и молодых госреформаторов принято считать героями, а его, Волка, преступником? Эту логику Волк не мог понять… Он своими глазами видел: чего-то стоят только те, кому дозволено убивать. Кто не боится и умеет убивать. А все остальные так… никому не важные мухи. Прихлопни одну, две, три… Сколько угодно. Их все равно не станет меньше.