Стена снова стала стеной, малышка надрывалась от крика в окаменевших руках Лесияры, а в солнечных лучах княгине мерещился призрак прощальной улыбки и сияние глаз, закрывшихся навеки. «Ничего не поделаешь, ничего не попишешь», — вздыхал под окнами сад. «ПОЧЕМУ?!» — бился раненым зверем вопрос, побуждая Лесияру вскочить и сорваться в бешеный, безостановочный бег, круша всё на своём пути. Рвать, метать, рычать и выть в небо: «Почему? Почему? Почему?» Но светлая воля незримого существа наложила на её тело оковы из солнечного сияния; на тёплую, но несокрушимую стену этой воли, похоже, и натолкнулась княгиня… Она делала всё, чтобы Златоцвета осталась жить, но ничего не помогло — ни целительная и омолаживающая сила, ни уловка с ребёнком.
Маленькая Любима кричала, прося есть. Грудь Лесияры была пуста — ни капли не удалось бы из неё выцедить, чтобы накормить девочку, зато ещё тёплая грудь Златоцветы едва ли не разрывалась, переполненная молоком. Стоило на неё нажать — и брызнула тонкая белая струйка. Кровавые подстилки убрали и унесли прочь, Златоцвету приподняли и усадили, обложив подушками, и заливающаяся слезами повитуха приложила ребёнка к соску безжизненного тела, ещё хранящего остатки материнского тепла.
«Надобно кормилицу найти, государыня, — сквозь всхлипы гнусаво проговорила она. — Если прикажешь, я сыщу».
Может быть, княгиня кивнула, а может быть, сделала какой-то иной утвердительный знак — она сама не помнила и не понимала. Ей хотелось просто бежать, бежать бесконечно, не разбирая дороги.
Почему солнце не меркло? Почему небо сияло чистой, недосягаемой лазурью, а горы оставались прекрасными и молчаливыми? Почему мир не рушился? Весна даже не заметила случившегося и по-прежнему расстилала по лугам пёстрые ковры разноцветья, одевала сады в свадебную фату, а на соснах развешивала янтарно-жёлтые соцветия-свечки. Сверкали реки и ручьи, пили небесную синь озёра, а горные снега соседствовали с молодой травкой и цветами. Широкие лапы княгини-кошки приминали эту травку, а взгляд с укором окидывал весеннюю красоту родного края. Почему бы ей хоть на день не приглушить своё сияние — из уважения к горю правительницы дочерей Лалады?
А потом, измученно прикорнув в прохладной еловой тени на берегу озера, Лесияра поняла наконец… Тёплым солнечным лучом в её сумрачную душу проник замысел природы: всей этой ослепительной весенней радостью та хотела сказать, что скорбеть не нужно. Она передавала Лесияре ласковый привет от Златоцветы, её утешительное послание, пронизанное светом Лалады. Извечный круговорот, порядок вещей… Белые вершины отражались в воде, розовая пена цветов жимолости, покачиваясь на ветру, щемяще-сладко пахла, а княгине, чтобы заплакать, нужно было перекинуться обратно в человека.