Молодые говорили так:
— Хуже нету — работать в подчинении у отца. Повздорят дома — на службе аукается.
Солидные, старинной закалки сталевары особенно и не жалели Андрея, но в действиях его отца и начальника цеха Красилова усматривали такое, что пахнет чуть ли не катастрофой.
— Куда ж это мы, братцы, идем? Этак пойдет, так скоро наших женок в первые подручные будут брать!
Вместе с этими стариками, поседевшими возле мартеновских печей, пел и Матвей Черепанов. С некоторых пор он всегда был вместе с теми, кто был недоволен. Матвей, уважительно поглядывая на стариков, говорил дипломатично:
— Мне-то вроде и не того… неудобно попрекать Зота Филипповича да Мирона Васильевича — все-таки помогли на ноги встать, ремеслу хорошему обучили, пригрели и все прочее…
— А ты и не попрекай. Тебя, милый человек, никто и не просит.
— Да как же не попрекать, ежели наши старички, можно сказать, с ума посходили на этой молодежи? А какая она, эта нонешняя молодежь? Ветреная и пустяковая. Право слово! Вон у меня в подручных Сережка Трубников. Ну, что он такое?
Хотя и недовольны были старики Красиловым и Панковым, хотя и угодные им речи произносил услужливый Матвей Черепанов, но они к нему относились настороженно. Как только Матвей начинал говорить, они сразу же замыкались и среди них обязательно находился такой старик, который без лишних слов сурово одергивал Черепанова:
— Тоже трудящий пролетарий… Сам-то на заводе без году неделя…
Старики считали, что только они, потомственные сталевары, имеют право осуждать действия Красилова и Панкова, поскольку это были настоящие мастера и их однокашники. А разве могут критиковать мастеров такие люди, как этот Матвей Черепанов, удравший из деревни, когда запахло раскулачиванием? Пусть десяток годиков пожарится у печки, вытравит свой кулацкий дух, да заодно уже и сноровки накопит побольше.
Такие вот разговоры вызвала перестановка подручных.
А как сам Андрей относился к этому? На второй же день у ворот проходной он встретился с Сережкой Трубниковым. Обменялись рукопожатиями, задымили папиросами.
— Ну, как оно работается в новой должности? — спросил Сережка.
Андрей был хмур. Безучастно поглядел на него и с подчеркнутым равнодушием ответил:
— Мне — что? Я любой работы не боюсь.
— Так-то оно так, конечно… Работяга ты известный — это да… Не ожидал я от Саньки… Тихоня-тихоня, а смотри, как обтяпал твоего папашу!
Сережка Трубников был первым человеком, который по-настоящему посочувствовал Андрею.
— Батьку моего всякий опутать может, — испытующе поглядел он на Сережку: — И тебе тоже нечего теряться. Начинай звонить, что любишь сталь варить — и растает батька. Возьмет тебя во вторые, а меня в третьи переведет…