– Ох, боже мой! – пренебрежительно машет рукой Максим Николаевич. – Есть кому в наше время возиться с полотном Давида! Пусть даже и неизвестным!
– Времена меняются, – запальчиво возражаю я. – Настанет спокойная жизнь. Настанет непременно! К тому же во Франции сейчас совсем другое положение, чем у нас. Франция – мирная страна, война для нее окончена. Елена Феррари гораздо лучше умеет смотреть в будущее, чем вы.
Мгновение он таращится на меня, видимо, изумленный моей запальчивостью и назидательным тоном, затем чуть усмехается.
– Вот это вы напрасно говорите, – возражает он. – Я как раз умею смотреть в будущее очень хорошо. И отчетливо вижу, что в ближайшем будущем мы с вами должны поскорее отсюда уходить. Нельзя пытать удачу до бесконечности! Я получил письмо Алексея, я нашел тетрадь, драгоценности, вас – чего мне еще ждать здесь?
Мое сердце снова начинает давать сбои.
Что он говорит? Он же не может иметь в виду, что…
– О господи! – вдруг тихонько смеется Максим Николаевич. – Я… я намерен позвать вас вместе бежать из Питера, от Советов, я намерен просить вас быть со мной всегда, всю жизнь, но я… Ради бога, извините меня, но я… вы… может быть, теперь вы скажете мне, как вас зовут?
Наши дни, Мулян-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова
– Валентин! – доносится откуда-то издалека встревоженный голос. – Что с тобой?! Очнись, ради бога!
Он легонько шлепает меня по щекам, трясет, и постепенно ледяной панцирь вокруг меня начинает таять, я ощущаю тепло его рук и груди, к которой я прижата. Потом осознаю, что мы сидим на антикварном диване, на аналогичном кружевном покрывале, и Максвелл прижимает меня к себе.
– Да что происходит? – вопрошает Максвелл с мальчишеской, обиженной интонацией. – Я привык, чтобы при встрече со мной дамы падали в обморок от восторга, а не от страха! Да что я такого сделал, что ты норовишь от меня сбежать? Чем я тебя напугал?
У меня кружится голова так, что я определенно теряю способность размышлять здраво. Причем толком не скажу, кружится она все еще от страха – или от этого мужского тепла, близ которого я отогреваюсь с таким наслаждением. Во всяком случае, контроль над мыслями и словами я потеряла.
– Лора… – бормочу чуть слышно. – Лора – ты помнишь ее?
– Кто такая Лора? – вопрошает он с такой всепобеждающей искренностью в голосе, что я могла бы заподозрить Николь в клевете на этого святого человека, – если бы не видела, как он непорочной ручонкой щиплет Лору за попку.
– Лора – это та русская проститутка, которая позировала тебе вместе с Борисом Ковальски и Мартой Эйзесфельд. Та, которую убили вчера здесь, в Муляне.