Из рецептов старухи Гарры, поварихи трактира «У городских ворот»
Белое и черное, черное и белое сливаются в объятьях, пожирая друг другая. Белые клубы цветущего подмаренника, белые кисти донника духмяного, белые крылья аистов и белая известь на подпаленных яблонях. Черные стволы и черный зев земли, черная сажа и черные бревна. И снова белое — руки, которые бревна раскатывают, рубят, стесывая черноту до сухой костяной белизны. И снова черное — оседает стесанное на коже, въедается загаром. Рука дающая, рука берущая. Одна наделяет, другая отбирает. Где щедро, там и больно.
Топор с хрустом вошел в свежий сосновый ствол, застрял, а когда вылез, за ним тянулись тонкие смоляные ниточки. Плачет дерево свежей хвоей, янтарной живицей, скрипит, пощады просит. Но все просят, а никого не щадят. И Бельт нанес второй удар, третий, четвертый, полностью сосредоточившись на том, чтобы бить. И ненавидеть. Хотя бы сосну. И та, не устояв, протяжно застонала, хрустнула внутри, переламываясь, и начала медленно заваливаться набок.
— Поберегись! — запоздало крикнул Бельт.
Лес валили третий день кряду, стесывая прямо на месте крупные и мелкие сучья: первые рубили на круглые чурочки, вторые в широких корзинах таскали в подпол — зимой все сгодится. Хлысты волокли по полю, оставляя в земле глубокие рытвины. А уже в Стошено работали дальше, распиливая, скатывая, складывая, худо-бедно восстанавливая то, что еще можно было восстановить. Эта работа, нежданная и, по словам Ирджина, ненужная — отчего-то кам был уверен в скором отъезде — позволяла отрешаться от прочего. От собственных мыслей о белом, черном и справедливости, по которой если кого и наказывать, то виновного Бельта, но не невинную, непричастную даже Ласку. От вежливого Ирджина, с его успокоительными разговорами. От Орина, который теперь менялся стремительно, день ото дня преображаясь в того, другого, виденного Бельтом однажды. И сходство, поначалу слабое, крепло. Иной стала походка и сама манера держаться, былая плавность движений сменилась ломкой нервозностью, жестче стала речь, резче взгляд. Теперь его и вправду можно было принять за наир. За сына Тай-Ы, ясноокого тегина и светлейшего князя Ырхыза.
В лицо брызнуло мелкой щепой…
…и водой. Вода холодная. А земля теплая, ласкает босые ступни. От луга тянет запахом вяленой травы — вчера косили, от ведра — липовым цветом и мелиссой.
Зарна блаженно зажмурилась, вдыхая аромат, потом, подняв ведро, решительно перевернула над головою. Холодно!
Жарко! Разом по телу, от макушки до пяточек, кожа мелкой зыбью покрылась, рубаха к телу прилипла неприличественно, косы к спине приклеились. Но ведь хорошо-то! И полезно: Зарнина бабка до самой смерти своей — а пережила старуха и троих мужей, и четырех зятьев — водой колодезной обливалась, так и горя не знала.