Вероятно, я слишком возвысил голос, так как Чарльз сделал успокаивающий жест и прервал меня:
– Эдмунд, тише! Я-то не парламент, чтоб так передо мной витийствовать! Вон мистер Преттимен уже раскраснелся, прежде чем скрыться за мачтой.
Я понизил тон:
– Постараюсь умерить голос, но не выражения. Он – теоретик, а то и похуже того! Общая ошибка теоретиков – полагать, что совершенную схему управления можно приспособить для бедного, несовершенного человечества. Это не так, мистер Саммерс! Существуют обстоятельства, при которых будет работать только несовершенная, противоречивая и неудобная система, такая как наша. Да здравствуют «гнилые местечки»! Но в хороших руках, разумеется.
– Возможно ли, что это некоторые фрагменты первой речи в парламенте?
К лицу моему внезапно прилила кровь.
– Как вы догадались?
Чарльз на мгновение отвернулся и дал какое-то указание матросу, который возился с двумя канатами, пытаясь их срастить. Потом сказал:
– А ваша личная жизнь, Эдмунд, – та ее часть, которая не посвящена беззаветно служенью стране?
– Что ж, буду жить, как все живут. Наступит день – но думаю, он еще далек, – когда придется делать что-то с поместьем, если только не уговорю заняться этим кого-либо из младших братьев. Должен признать, в мечтаниях о будущем я представлял себе, как освобождаю имение от бремени долгов посредством, – тут я рассмеялся, – «награды от благодарного отечества». Но вы назовете меня фантазером!
Чарльз хохотнул:
– Не вижу беды, коль скоро фантазии относятся к будущему, а не минувшему.
– Однако мои планы – не пустые мечты. В подходящий момент моей карьеры я женюсь…
– Да? Я как раз хотел спросить. А позволено ли мне узнать – молодая леди уже выбрана?
– Каким же это образом? По-вашему, я намерен изображать Ромео с какой-нибудь Джульеттой? Дайте мне лет десять, и юная особа, моложе меня годами десятью или двенадцатью, из хорошей семьи, богатая, красивая…
– Которая ныне пребывает в детском возрасте.
– Именно так.
– Желаю вам счастья.
Я засмеялся:
– Вы будете танцевать на моей свадьбе.
Возникла пауза. Чарльз больше не улыбался.
– Я не умею танцевать.
Коротко кивнув, он ушел и скрылся под полубаком. Я повернулся, дабы поприветствовать мистера Преттимена и его нареченную, но увидел, как они удаляются на шканцы. Я возвратился в свою конуру и уселся перед пюпитром, думая, что такого рода беседу до́лжно записать в дневник. И еще о том, какой приятный человек Чарльз Саммерс и как близко мы с ним сошлись.
Все это было вчера. А сегодня утром? Ничего не происходило. Я ел невкусную еду; пить отказался, потому что и так пью слишком много; разговаривал, или, скорее, односложно отвечал Олдмедоу, который никак не может найти занятие своим людям; проигнорировал Зенобию Брокльбанк, поскольку она взяла в обычай беседовать с матросами… После я обнаружил, что снова сижу перед бескрайним белым полем, и голова моя пуста. Подумать только, я могу описать лишь одно, да и то неинтересное событие! Минуту назад я встретился на палубе с Чарльзом Саммерсом. Он сказал, что ветер крепчает, а я ответил, что не замечаю увеличения скорости. Он серьезно кивнул: