— Но все это нисколько не относится к вам, пан профессор.
— Твердо надеюсь, хотя старики приобретают некоторые черты, сходные с детскими, прежде всего в том, что им не хватает самокритики. Однако трагедией большинства людей науки остается то, что тело стареет быстрее, чем дух. Признаюсь вам, меня ужасает мысль о вынужденной бездеятельности. Я не настолько безумен, чтоб поверить обычным аргументам утешителей — мол, пан профессор, вы ведь можете по-прежнему приходить в институт, вы всегда будете дорогим гостем и советчиком, а если вы работаете над какой-нибудь проблемой, то лаборатории со всем оборудованием, разумеется, в вашем распоряжении…
— Я бы сказал, вы слишком мрачно оцениваете настроение в нашем — вернее, в вашем — институте. Я ничего не слышал о каких-то ваших преждевременных похоронах. Правда, мне, быть может, еще не во всем удалось разобраться после моего возвращения. Высокая репутация нашего, как вы выразились, «заведения» — прежде всего ваша заслуга.
— Если и есть тут хоть малая моя доля, это не оградит меня от печальных признаков приближения времени, когда надо подводить итоги жизни. Врачи насильно держат меня дома, и у меня вдруг появилась масса свободного времени; однако давняя моя мечта — например, о том, сколько книг я прочитаю, когда уйду на пенсию, — оказалась неосуществимой. Мысль, всей жизнью приученная к определенной системе творчества, не мирится с пассивностью — даже при чтении толстого романа… Оказывается, если накопленная энергия не находит нужной разрядки, возникает некое смещение понятий: человеком овладевает чувство неуверенности, депрессия, он начинает предаваться этакому ипохондрическому самоанализу, пристально наблюдает за своим телом и мыслью… Вы, конечно, уже поняли, зачем я вас пригласил: преждевременный уход на пенсию равносилен для меня духовной смерти. Я чувствую в себе достаточно сил еще на несколько лет научной работы.
— Конечно, понял, едва только вы заговорили, пан профессор. Лично я стольким обязан вам, что было бы несовместимо ни с какой логикой, точнее — этикой, если б именно я не воспротивился попыткам, какие вы приписываете Пошваржу. Впрочем, мне кажется, его одинокий голос вряд ли имеет надежду на успех, а о каких-либо союзниках Пошваржа в этом вопросе я пока не слыхал. Но не сомневайтесь, я всем расскажу, и на ученом совете, и в парткоме, в какой духовной бодрости я вас застал, сколько у вас планов на будущее…
Что это я выражаюсь такими безличными фразами, не нахожу ни единого сколько-нибудь сердечного слова, когда роли переменились — впервые в жизни! — и Мерварту нужно что-то от меня? Если я правильно читаю по его лицу, словно стянутому болезнью, — нет, Мерварт ничуть не боится смерти, как, впрочем, все люди, чья жизнь действительно имеет великую ценность; Мерварт боится, как бы у него не отняли смысл жизни! Насколько легче ему стало, когда именно во мне он нашел опору!