Командир повернулся к салентийцу вместе с креслом, — где у вас самые безопасные подходы, по которым можно проскочить во внешний космос?
— Конечно, совсем безопасного здесь ничего нет. А вот относительно безопасными можно считать наверно, "ворота". Так мы называем четыре огромных астероида… А больше я думаю…
— Мы тоже их так называем. Ну что ж "ворота", так ворота, — Крейц развернулся обратно, — штурман, когда мы там будем при среднем ходе?
— Примерно через три часа.
— Принято. Действуйте.
— В отсеках всё в порядке, лодка готова.
— Ну, так поехали! Начинайте погружение!!!
— Пятьдесят… Шестьдесят… Семьдесят…
Мягкий гул U-двигателей уже давно заглушал всё. Пружинящие движения лодки, казалось, вливают ловкость и в тела её обитателей.
— Восемьдесят… Девяносто…
Появилась дрожь корпуса, и она быстро прогрессировала.
— Прошли стометровую отметку. Сто десять… Сто двадцать… Сто тридцать… Сто сорок…
Корпус вновь начал очень видимо трястись, причём тряска медленно, но усиливалась. Теперь это была не просто входная болтанка, как вначале, а чувствовалось упорное, напряжённое сопротивление корпуса, не желавшего уступать ни одного кубика своего объёма.
— Сто пятьдесят, — сообщил вновь притихшему экипажу бортинженер. Хотя создавалось такое впечатление, что и без всяких приборов каждый мог точно сказать цифру погружения.
— Сто шестьдесят… Сто семьдесят… — голос бортинженера докладывающего о каждом новом прибавившемся десятке был совершенно бесстрастен, — сто восемьдесят. Сто девяносто…
Элия оторвался от приборов и посмотрел на командира в ожидании команды.
— Продолжайте погружение.
— Двести, — короткий пробег взгляда по приборам, на перешедшую в волны тряску бортов, — двести десять.
Салентиец ища поддержки, взглянул на Тильса и вдруг увидел, что и тот теперь одной рукой держится за поручень, причём эта рука побелела от крепости хватки, а на лице второго помощника бисером блестел пот. Он уже не шутил. Зато командир, как ни в чём небывало, полировал ногти на руке, так, как будто это было самым важным сейчас занятием.
— Двести двадцать.
Волна бортов усилилась. Корпус довольно громко начал жаловаться на свою судьбу.
— Двести тридцать. Все системы пока в норме.
К лязгу и треску добавился какой-то едва различимый во всеобщей какофонии гул.
— Вот! Что это! — Крейц оторвался, наконец, от своих ногтей.
— Двести сорок.
— Я спрашиваю, что это за звук! Осмотреться по отсекам! Искать источник гула.
— Двести пятьдесят.
Едва различимый гул исчез.
— Назад!
— Двести сорок.
— Так держать.
— Есть так держать.
Грохот корпуса казалось, подавлял все звуки, но это только казалось. Люди, уже забыв о том, в каком положении они находятся, искали источник постороннего шума, который не мог принести ничего, кроме неприятностей, а то и… В таком деле мелочей не должно быть, как любил говаривать Битси.