— А это самая большая достопримечательность лодки — перископ. Дорогая игрушка! Чуть меньше чем вся лодка стоит.
— И для чего…
— Он позволяет подсматривать отсюда, туда, — Рик показал глазами наверх, — что там у них в космосе делается. У нас-то в подкосмосе всё слышно, да ничего не видно. А у них наоборот. Вот и приходится складывать половинки.
— Неужели ничего не видно?
— Нам — да. Может кому другому — так всё. Правда, иногда бывают исключения, но очень редко. Я несколько раз сам наблюдал — впечатления потрясающие. Я тащился.
— Что делал?
— Наслаждался незабываемым зрелищем. Только это зрелище поймать надо. Однако, я думаю, с теми прибабахами, что обитают в вашем районе, мы насмотримся всякого, более впечатляющего, ещё тошнить будет.
— А сейчас можно взглянуть на космос?
— Нет, надо подняться на перископную глубину.
— И сколько…
— Перископная глубина около двадцати… Я потом дам вам посмотреть в него, когда на боевое дежурство станем.
— А его оттуда сверху заметно?
— Чисто визуально, — вокруг него демаскирующее зелёное свечение… Ну, пойдёмте…
Они прошли центральный пост, и скрылись в тени арки, где тут же упёрлись в толстенную, но прозрачную дверь. За дверью клубился толи дым, толи туман. Но это было неважно потому, что за его клубами всё равно ничего не было видно.
— Сизарий, — кивнул сквозь стекло на газ Тильс, — раз понюхал, и всю жизнь мёртвый… Но, хонды живут только в нём.
Рик повернулся к стеклу и осторожно постучал по нему подушечками пальцев. Затем, не повышая голоса, и не меняя интонации, сказал:
— Сьюу покажись… В принципе, об этом, лучше было бы просить, зарывшись под подушку и накрывшись одеялом.
— Почему?
— Во-первых: зрелище не для слабонервных! Сейчас… Сейчас…
Адмирал давно уже ощущавший на себе чей-то пронизывающий взгляд, вдруг с ужасом увидел, как он (взгляд) стал материализовываться. Вначале из глубины клубов газа, за толщиной бронестекла появились несколько светящихся точек, которые подобно невидимым гвоздям мягко, но, не давая опомниться, распяли волю. Затем возникшие рядом с огнями точек два расплывчатых круга, казалось, просто поглотили, и просветили его всего насквозь, вывернув на изнанку всё, не пропустив ни одного самого тёмного уголка подсознания. Последним проблеском этого, ещё не покорившегося сознания салентиец, попытался выйти из-под телепатического удара примитивным, но очень действенным приёмом во все времена и народы — бегством. Однако тело предательски обмякло и не двинулось с места, подчинившись уже чужой, не его воле. Теперь адмирал мог только, будто сквозь вату слабо фиксировать события, которые происходили как бы не с ним. К пяти уже проявившимся глазам, добавились сразу семь. Но эти уже, что называется, "не лезли в душу", а лишь проверили рефлексы, заставив на некоторое время пульсировать всё тело. Наконец, очень медленно стали проступать очертания и самого существа, управляющего этими не дюжими способностями. На салентийца выдвигалась из клубящейся завесы мохнатая, шипастая куча. Затем куча ассимилировалась в огромного паука-монстра. Он был выше человеческого роста, и весь усеян асимметричными шипами, похожими на антенны. Больше всего поражало обилие глаз, которые располагались в самых неожиданных местах. И эти глаза как прожекторы просвечивали каждую клеточку тела салентийца. Причём разные группы глаз смотрели по-особому, видимо, выполняя только свои, сугубо специфические функции. На адмирала почему-то разам нахлынули воспоминания, но в таком стремительном темпе, что он ни как не мог ухватиться, хотя бы за одно из них… И вдруг всё разом кончилось.