Еще письма: от Нины Константиновны, от Главного, от доктора Чагина. Нина Константиновна писала, как курица крыльями хлопала: кудах-тах-тах, как же так, ну можно ли быть такой неосторожной! Говорила же я вам: зимой — только без каблуков! Надеюсь, там вам хорошо, отдохнете, а тут без вас как без рук... Приедете — разберемся. Тысячи поцелуев. Главный, как всегда, был галантен. Чагин писал коротко, сухо, предлагал по возвращении свою помощь.
Для всех, включая Митю, мой перелом был «моим», не «их» переломом. Никто, видно, не представлял себе, как скверно лежать на вытяжении долгими ночами... Как долго светят в черные окна желтые фонари... И для меня все, что «там», стало уже чужим, отдаленным. Куда реальнее были четыре стены палаты, обходы, заветная раковина и «когда же, когда мне дадут костыли?». Эти подставки виделись благословением божиим...
Зина как будто немного приутихла, опасалась громко скандалить (к ней уже психиатр приходил), гневалась молча, вспыхивая, только когда появлялись Марья Михайловна с Владиком. Гирю у нее отобрали, выдавали только на урок лечебной гимнастики, да и то с опаской.
Однажды пришла к ней «косая Валька» из соседней палаты. Девица страшноватая, об одном костыле. Взгляд неприятный, волчий. Пошептавшись с Зиной, она направилась прямо ко мне и подала сложенный вчетверо тетрадный листок: «Письмо. Вам. От Зинаиды».
Развернула. Почерк — приличный, разборчивый: «Уважаемая Кира Петровна! Простите, если что не так. Я вообще очень нервная и позволяю себе лишнего, в чем и извиняюсь, что тогда на вас накричала».
Письмо — грамотное, даже со следами хорошего слога: «Ваш образ, безусловно положительный, я никогда не забуду. Вы — из тех женщин, которые украшают людям жизнь». Видно, ей что-то от меня нужно. Так и оказалось: просила денег. Будто бы попала она в неприятную, даже тяжелую перипетию (на этом слове Зина впервые ошиблась, написала «перепитию»). Взяла у одной пожилой, из десятой палаты, двадцать рублей в долг, не для себя, а для другой — «лежала у них, в десятой, девчонка щербатая, в чем душа». Пожалела ее Зина («я вообще по натуре добрая»), решила помочь. Одолжила у пожилой, отдала щербатой. Та обещала вернуть через неделю, а сама на третий день выписалась. А пожилая требует. Грозится судом. «И только вы, Кира Петровна, можете меня спасти. Получу по больничному и отдам, честное, благородное слово! Не спасете, придется мне умереть. Ваша вся переломанная Зина».
Косая Валька стояла у кровати, опираясь на костыль, по-собачьи поджав сломанную ногу:
— Ну как, дадите? Или прости-прощай надежда?