– Пожалуйста, расскажите мне. Я хочу знать, что со мной приключилось.
Гораздо позже Лиззи вышла из дома и пошла на пляж. Море возвращалось, она видела катившиеся вдалеке белые барашки пены, слышала далекий рокот волн, заунывные крики чаек.
Теперь она знала, что была ученицей. Что работала на фабрике, которая принадлежала отцу Сары. Знала, что работала собиральщицей: это означало, что она ползала под тяжелой движущейся машиной каждый день, собирая хлопковый пух и пыль. Кроме того, она узнала, что чуть не задохнулась, когда завязки ее передника запутались в машине и начали сдавливать ее все туже и туже. Она знала, что какая-то девочка положила ее на своеобразные носилки на колесиках и привезла в дом рядом с фабрикой и что Хетти вместе с Сарой выхаживали ее и возвратили к жизни. Хетти сказала, что потом та девочка с фабрики приходила в дом и спрашивала о ее состоянии, и тогда-то они и узнали, что ее зовут Лиззи.
Подобрав голыш, она принялась нянчить его в ладони, затем опустилась на корточки и написала им свое имя на влажном песке. ЛИЗЗИ.
– Это я, – сказала она. – Потом начнется прилив и смоет мое имя, и никто не узнает, пока я не напишу его снова. – Девочка знала, что Сара стоит у окна и наблюдает за ней, сторожит ее и любит ее.
Боль внутри была подобна зияющей пропасти, пещере, вымытой в душе у нее огромной волной, раз за разом нараставшей все сильнее и сильнее. Зашвырнув голыш как можно дальше, она повернулась и пошла обратно в дом.
В доме, где жили ученики, в те дни после пожара дети наблюдали друг за другом без интереса, напуганные увиденным. Каждый день они помогали расчищать беспорядок после пожара, вытаскивая наружу обугленные остатки тюков хлопка и взваливая их на повозки, которые увозили их прочь, вычерпывали воду, вытирали и мыли губками, пока спины не начинали болеть, а одежда не превращалась в мокрые лохмотья. Машины стояли, словно сломанные и почерневшие конечности. Мужчины вытащили их из здания и устроили из них во дворе фабрики нечто вроде поленницы и одновременно кладбища. Некоторые окна на первом этаже были выбиты: стекла следовало убрать, проемы – заколотить. Но обуглившиеся стены выстояли, крыша и верхний этаж уцелели. Приехала полиция, допросила всех учеников, пытаясь выяснить, что они знали, и все говорили правду. Дети были слишком напуганы, чтобы поступить иначе. За всем этим стоял Робин Смолл, а Робин Смолл пропал. Равно как и Сэм.
В конце недели мастер Блэкторн созвал всех на совещание. Собрались вместе и ученики, и работники постарше, и дети из-за холма, из Олдкасла. Все пришли на фабрику, стояли молча, сбившись в кучу, вздрагивая в давящей тишине. Эмили стояла рядом с Мириам, вспоминая тот страшный миг, когда мастер Блэкторн велел Фергюсу отвезти его в дом, где жили ученики, как его катили взад-вперед по проходам, как он стучал кулаком по столам, как сверкали от ярости его глаза. Она вспомнила, как Робин встал и сказал ему о том, что один мальчик пропал, Сэм. Вспомнила, как побежала прочь из дома. Конечно, конечно же, теперь их с Сэмом обвинят во всем. И, кстати, где Сэм? Она видела, каким слабым казался теперь мастер Блэкторн: его квадратное лицо посерело от усталости, волосы поседели и потускнели. Он сидел, скрючившись в инвалидной коляске, словно встревоженный паук. Казалось, душа оставила его, рассеялась вся увлеченность Бликдейлской фабрикой. За неделю он превратился в конченого человека. Но рядом с ним стоял суровый мастер Криспин, держа руку на плече отца.