– Нет.
Мне становится легче дышать. Хоть я и знаю, что это вранье, все равно – легче.
– Нет?
– Нет, нет, сказал же.
Лёва злится. Он садится на полку по-турецки. Закрывает глаза и слушает плеер. Что там у него, интересно.
– Ты что слушаешь? Дебюсси?
– Почему Дебюсси? – с закрытыми глазами. – Нет.
– А что?
– Ветка, тебе не все равно?
Он назвал меня по имени! Ура, ура!
– Не. Все. Равно, – раздельно отвечаю я. – Мне нравится твоя музыка. Нравится Дебюсси. Шопен. Мендельсон.
– И «Севильский цирюльник»! – спокойно, с закрытыми глазами произнес он.
– Не надо вспоминать. Пожалуйста. Ну, скажи, что слушаешь?
«Вот пристала», – наверно, думает он. Открывает и вновь закрывает глаза. Как будто страшно устал от жизни. Снимает наушники. Плеер умный, через минуту выключится сам.
– Чайковский, шестая симфония. – Он открывает глаза. – Сказать, что у меня сейчас на душе?
– Скажи, Лёв.
Мне страшно. Мне очень страшно. Сейчас скажет, чтобы я убиралась от него ко всем чертям. Что я ему надоела. Чтобы я… что он меня ненавидит.
– Реквием Моцарта – вот что. Помнишь, мы слушали, и ты еще сказала, что тебе хочется умереть от этой музыки.
– Тебе хочется умереть? – Я делаю большие глаза.
– Почти.
– Почему?
– А ты не догадываешься?
– Что я такого сделала?
– Ничего ты не сделала. Ничего хорошего, я имею в виду. Как всегда, впрочем.
Снова глаза закрыл. От меня отгородился. Оживил плеер.
– Что-о? – Я чуть не падаю с полки, хотя удобно сижу. – Объясни, а? Прошу, а? Почему, а?
– Не знаю почему. Ты живешь для себя. Делаешь что хочешь.
– Нет!
– Да. И в тот раз ты тоже устроила спектакль для себя. На «Севильском цирюльнике». И смотрела, как мы его с Кислициным сыграем. Как мы с ним красиво разойдемся в разные стороны.
– Нет! Это был не спектакль.
– Да! И сейчас в моем родном классе ты устроила спектакль для себя.
– Нет, Лёва, нет!
– Ты эгоистка. – Он меня избивал. Слова хлестали зло, торопливо. – Как ты себя ведешь? – открыл глаза, жестко: – Словно ты – сама лучшая, а другие все – черви.
– Нет! Нет, Лёва, нет!
Я перестала что-либо соображать. Уронила голову на сложенные перед собой руки. Я заткнулась. Все! Я ничего не вижу. Не слышу! Пусть говорит что хочет.
– …Ты думаешь, что самая лучшая. А на самом деле – совсем по-другому. Самая лучшая не воображает, что другие – никто. Самая лучшая, наоборот, думает, что она хуже других и что другие больше, чем она, достойны умных парней, красивой одежды. Самых лучших любят. А тебя не любят, ведь так?
Я молчу. Уткнулась лицом в руки. Я ничего не вижу. И почти ничего не слышу. Пусть он думает, что не слышу. Я продолжаю так же лежать – головой на сложенных руках, но еще и закрываю уши ладонями. И все равно слышу, как его слова наотмашь бьют по лицу, по всему телу. И даже сердцу достается. Кажется, сердцу достается больше всего. Ему больно.