– Этого не будет, – улыбаясь всё шире от внезапно накрывшей её сердце волны тепла, сказала Тихомира. – Я чувствую... Я знаю. Ну же, позовите её! Да захватите для Твердяны что-нибудь из одёжи!
Все нерешительно мялись, боясь принять за правду её слова. Лишь Огнеславу Тихомира сумела расшевелить и заразить своей верой: княжна-оружейница шагнула вперёд и опустила руку на плечо северянки.
– Кажется, я смекаю, к чему ты клонишь, – сказала она с теплом в голосе и искоркой понимания в глубине зрачков.
Она стремительно вышла за калитку и исчезла в проходе, а Тихомира осталась стоять возле Твердяны, всё с той же улыбкой поглаживая её мраморно-белые пальцы. Горана молчала, но её взгляд начал медленно просветляться: может быть, она тоже что-то поняла, а может, просто собирала осколки последней надежды в ожидании чуда.
Калитка распахнулась, и на площадку вихрем ворвалась счастливая Крылинка, но свет радости сменился на её лице растерянностью, а узелок с одеждой упал к её ногам, едва она увидела вместо живой супруги мраморное изваяние. Её колени подкосились, и если бы не Огнеслава, шедшая следом, матушка Крылинка рухнула бы там, где остановилась.
– Не робей, подойди, – ласково сжав её похолодевшие руки, сказала Тихомира. – Она жива, только её надо освободить. И я думаю, ты знаешь, как это сделать.
Услышав это, Крылинка на глазах у всех вынырнула из омута растерянной слабости. Ещё мгновение назад она горестно висела на руках у Огнеславы с Тихомирой, а сейчас встрепенулась и, оправдывая своё крылатое имя, подлетела к безжизненной фигуре под навесом. Упав ей на грудь, она омочила дорогое лицо тёплыми слезами. Дрожь губ, дрожь пальцев, трепет мокрых ресниц, и вдруг – крак! Не поддавшаяся ударам молотка белая глазурь лопнула с лёгкостью яичной скорлупы, покрывшись сеточкой тончайших трещин. С шорохом, как опадающие листья, льдисто-мраморная шелуха посыпалась с груди Твердяны, сделавшей первый судорожно-хриплый вдох. И вот она – живая кожа, которую они все искали под верхней грубой коркой!
– Родненькая моя... – Заплаканная улыбка Крылинки сияла, как солнце сквозь просвет в дождевых тучах. – А я уж и не чаяла...
Одно движение сильного плеча – и скорлупа осыпалась с тела Твердяны, гладкого и невредимого; ни одного ожога не оставила на нём огнедышащая кровь Огуни, ни единый волосок в косе не пострадал. Приподнявшись на локте, оружейница посмотрела на супругу прежними, яхонтово-синими глазами, из которых бесследно ушла жуткая морозная пустота.
– Я вижу... Вижу тебя, – с ласковой хрипотцой сказала она, касаясь пальцами щеки своей жены.