Максим – старший брат Степки, казак ядреный и сильный, – по вечерам, выдалбливая ложки, спрашивал Степку:
– А скажи, браток, на чуму тебе сдался этот комсомол?
– Не вяжись! – рубил Степка.
– Нет, ты скажи, – не унимался Максим. – Вот я прожил двадцать девять лет, больше твово видал и знаю и так полагаю, что пустяковина все это… Разным рабочим подходящая штука, он восемь часов отдежурил – и в клуб, в комсомол, а нам, хлеборобам, не рука… Летом в рабочую пору протаскаешься ночь, а днем какой из тебя работник будет?.. Ты по совести скажи: может, ты хочешь службу какую получить, для этого и вступил? – ехидно спрашивал Максим.
Степка, бледнея, молчал, и губы у него дрожали от обиды.
– Ерундовская власть. Нам, казакам, даже вредная. Одним коммунистам житье, а ты хоть репку пой… Такая власть долго не продержится. Хоть и крепко присосались к хлеборобовой шее разные ваши комсомолы, а как приспеет время, ажник черт их возьмет!
На потном лбу Максима подпрыгивала мокрая прядка волос. Нож, обтесывая болванку, гневно метал стружки. Степка, бесцельно листая книгу, угрюмо сопел: ему не хотелось ввязываться в спор, потому что сам Яков Алексеевич прислушивался к словам Максима с молчаливым одобрением, видимо, ожидая, что скажет Степка.
– Ну, а если, не приведи бог, какой переворот? Тогда что будешь делать? – хищно поблескивая зубами, щерился Максим.
– Зубы повыпадут, покель дождешься переворота!
– Гляди, Степка! Ты уж не ма́хонький… Игра идет «шиб-прошиб», промахнешься – тебя ушибут! Да случись война или ишо что, я первый тебя драть буду! Таких щенят, как ты, убивать незачем, а плетью сечь буду. До болятки!
– И следовает!.. – подталдыкивал Яков Алексеевич.
– Пороть буду, вот те крест!.. – подрагивая ноздрями, гремел Максим. – В германскую войну, помню, пригнали нашу сотню на какую-то фабрику под Москвой, – рабочие там бунтовались. Приехали мы перед вечером, въезжаем в ворота, а народу возле конторы – тьма. «Братцы казаки, шумят, становитесь в наши ряды!» Командир сотни – войсковой старшина Боков – командует: «В плети их, сукиных сынов!..»
Максим захлебнулся смехом и, багровея, наливаясь краской, долго раскатисто ржал.
– Плеть-то у меня сыромятная, в конце пулька зашита… Выезжаю вперед, как гаркну забастовщикам этим: «… Вставай, подымайся, рабочий народ! Приехали казаки вам спины пороть!» Попереди всех старичишка в картузе стоял, так, седенький, щупленький… Я его как потяну плетью, а он – копырь и упал коню под ноги… Что там было… – суживая глаза, тянул Максим. – Бабья этого лошадьми потоптали – штук двадцать. Ребята осатанели и уж за шашки взялись…