Когда мы торжественно принесли его домой, это было целое событие, которому папа и Тургенев радовались еще гораздо больше, чем мы.
Оба они оказались правы, и все кончилось к обоюдному удовольствию.
Иван Сергеевич ночевал внизу, в кабинете отца.
Когда все разошлись, я проводил его в его комнату, и, пока он раздевался, я посидел на его постели и завел разговор об охоте.
Он спросил меня, умею ли я стрелять?
Я ответил, что да, но что я не хожу на охоту, потому что у меня плохое одноствольное ружье.
-- Я подарю вам ружье, -- сказал он, -- у меня в Париже их два, и одно из них мне совсем не нужно. Оно недорогое, но хорошее. Когда я в следующий раз приеду в Россию, я привезу его.
154
Я сконфузился, благодарил и был страшно счастлив, что у меня будет "центральное" ружье.
К сожалению, после этого Тургенев в России больше не был>16.
Ружье, о котором он говорил, я впоследствии хотел выкупить у его наследников не как "центральное", а как "тургеневское", но мне это не удалось.
Вот все, что я помню об этом милом, наивно-сердечном, с детскими глазами и детским смехом, человеке, и в моем представлении величие его сливается с обаянием добродушия и простоты.
В 1883 году папа получил от Ивана Сергеевича его последнее, предсмертное письмо, написанное карандашом, и я помню, с каким волнением он его читал. А когда пришло известие о его кончине, папа несколько дней только об этом и говорил и везде, где мог, выискивал разные подробности о его болезни и последних днях.
Кстати, раз мне пришлось упомянуть об этом письме Тургенева, я хочу сказать, что папа искренно возмущался, когда слышал в применении к себе заимствованный из этого письма эпитет "великий писатель земли Русской">17.
Он вообще всегда ненавидел избитые эпитеты, а этот он даже считал нелепым.
-- Почему "писатель земли"?
В первый раз слышу, чтобы был писатель земли.
Бывает же, что привяжутся люди к какой-нибудь бессмыслице и повторяют ее без всякой надобности.
Выше я привел выдержки из писем Тургенева, из которых видно, с каким неизменяемым постоянством он превозносил литературные дарования отца.
К сожалению, я не могу сказать того же про отношение к Тургеневу моего отца.
Страстность его натуры проявилась и здесь.
Личные отношения мешали ему быть объективным.
В 1867 году по поводу только что появившегося романа "Дым" он пишет Фету: "В "Дыме" нет ни к чему почти любви и нет почти поэзии. Есть любовь только к прелюбодеянию, легкому и игривому, и потому поэзия этой повести противна... Я боюсь только высказывать это мнение, потому что я не могу трезво смотреть на автора,