Наконец — выписали.
Яркий, весенний, какой-то газированный день, полный чириканьем воробьев, стонами голубей. Один особенно крупный, сизо-зеленый голубь так и танцевал на крыше сарая, вертелся, приплясывал, исходил стонами восторга. Только глядя на этого голубя, понял, чего был лишен последние годы. Ходить по улицам, ступать по лужам, видеть танцы голубей, слышать их стоны — это же непомерное счастье! Ольга Филипповна с котомочкой шла рядом с ним и сияла. Она уже освободила комнату от жильцов, которых пустила временно, «до хозяина». «Хозяин» вернулся. За время его отсутствия в комнате переменили обои, повесили картинки, поставили кресло-качалку. Добился, чтобы все новое убрали, пусть будет голо, как раньше. Новые обои светлые, но не очень. Попытался увидеть на них кровавый отпечаток с пятью пальцами — не увидел. Значит, выздоровел. Начал жить.
Приходили бывшие сослуживцы, звали в институт обратно. Отверг категорически. Боялся знакомых лиц, знакомых стен. Принял их стоя, руки держал за спиной. Извинились, ушли.
Жил пока что на иждивении Ольги Филипповны. Не тяготясь этим, не ища работы. Плавая как бы в невесомости. Да и был-то почти невесом — так, до костей, исхудал за время болезни. Иногда вызывал по телефону букиниста, продавал несколько книг, деньги вносил на хозяйство. Мешок в углу порядком поубавился в размерах, но его это не тревожило. К книгам, когда-то любимым, охладел совершенно. Даже ночью, когда не спалось, не читал ничего. Молча лежал и слушал маленькие ночные звуки. Журчание воды в трубах. Вздохи холодильника. Пощелкиванье мебели (днем она притихает). Позволял своим мыслям путешествовать без границ. Ему было нескучно с ними, с самим собой.
Все бы так и продолжалось, если бы не Ольга Филипповна. «Без работы мужик балуется». Все обговорила, обеспечила. Чтоб ее не огорчать, пошел — просто разведать. И вдруг согласился, взял документы. Почти отрезал себе путь обратно, в блаженное безделье, в беседы с вещами, с мыслями. До чего же глупо! Жил бы себе и жил.
Пока шло оформление, Нешатов недели две, а то и три был свободен. Как он тянул эти последние недели, пил по капле! Он хотел еще напоследок пожить, подумать.
Квартира была на окраине, в новом районе; по ночам было слышно, как кричат поезда. У него была давняя, привычная бессонница, которая его не тяготила, скорее напротив. Он лежал и лежал на продавленной, дряхлой тахте, чувствуя телом пружины, а поезда кричали глубокими, разными, завлекательными голосами. Он узнавал их по голосам.
Вот, например, высокий, нервный, кричащий стон — это прошла последняя электричка. А в ней люди, люди, сидят, кивают головами в дремоте, головы у них ритмично шатаются, их везет куда-то во мрак, а они едут. Молодой парень, подобрав колени к подбородку, спит на гладкой деревянной скамье, хорошо ему, прикрыл кепкой белобрысый чуб и левое ухо; все тело безвольное, словно жидкое, мягко вздрагивает от толчков поезда, и так он сладко и мягко спит, но вот кепка его начинает сползать, сползает, падает, и хочется сейчас, сразу же, подобрать ее с полу и осторожно положить парню на голову: спи.