Конюх тащил на недоуздке больного, паршивого жеребёнка. На него невозможно было смотреть без слёз: глаза представляли собой сплошные гнойные раны, из ноздрей текла тягучая слизь, а облезлая, всклокоченная шерсть пестрела проплешинами от какого-то мерзкого лишая.
– Куда ты его волочёшь? – окликнула конюха Свобода.
– Да прибить надобно, госпожа, – отвечал тот. – Видишь – паршивый совсем, чахнет. Матка от него отказалась. Лечить – без толку: себе же дороже выйдет, а проку от него всё равно не дождёшься.
– Погоди, – сказала Свобода. – Может, и вылечим.
– Да ну, княжна! – махнул рукой конюх. – Дело безнадёжное. Только зря возиться.
Княжна отняла у него недоуздок и отвела бедолагу в стойло. Малышу было от силы месяца три-четыре. Свобода промывала ему глаза отваром ромашки, у князя Ворона взяла состав для приготовления мази от лишая, а вместо материнского молока поила жеребёнка коровьим и козьим: другие кобылицы отвергали бедняжку. В качестве прикорма княжна замешивала для него молотый овёс с тёплой водой.
Когда сад оделся в душистый свадебный наряд, Свобода скакала по лугу на покладистой, но весёлой кобылке Пчёлке, а Бурушка (так она назвала своего питомца) мчался следом, радостно задрав хвост. Его шкура лоснилась, как шёлк, грива торчала густой льняной щёточкой, а в ясных глазёнках сиял, отражаясь, весь его небольшой окружающий мирок. Теперь явно проступала его красивая тёмно-игреневая масть.
– Давай, Бурушка, не отставай! – задорно окликала Свобода своего выкормыша.
Бурушка стал совсем здоров и весел, хорошо кушал и любил резвиться, намного обгоняя в росте своих сверстников и обещая со временем превратиться в исполинского богатырского коня. Он был из северо-воронецких тяжеловозов – с кряжистым телом, могучими коренастыми ногами и густыми щётками над копытами. За своей спасительницей он бегал неотвязным «хвостиком», как за мамой.
– Выходила ведь, – качали головами конюхи, глядя на княжну и её юного друга.
Сама Свобода к своим одиннадцати годам выглядела уже совсем взрослой – на вид ей давали все восемнадцать. Она нередко проезжала мимо дома Одинца, но не смела постучаться… А однажды застала там большое гулянье – с песнями, плясками и столами под открытым небом.
– А что там празднуют? – спросила княжна у пробегавших мимо мальчишек.
– Так свадьбу дочки Одинца-кузнеца, Любони, – был ответ.
Свобода не чувствовала себя вправе войти в дом с поздравлениями молодым. Вряд ли ей обрадовались бы здесь: она была дочерью человека, обидевшего эту семью. Перед тем как уехать, она полюбопытствовала только: